Глик тридцать девятый

А вот утром я замандражировал…

Да что там — замандражировал! Я, просто-напросто, испугался… Я лежал в своей постели, рядом со мной, у стены, тихонько посапывая, спала молодая прекрасная женщина, которая, сколько её ни рассматривай, была, вне всякого сомнения, — Джулией Робертс. А я, вместо того, чтобы дрожать, смеяться или плакать от восторга, скукожился-затаился под одеялом и начал притворятся дальше, будто сплю. Думаю, любой мужик меня поймёт — я чувствовал себя таким опустошённым, таким исчерпанным, что только об одном и был способен думать: ну, всё, сейчас опарафинюсь! Сейчас так опозорюсь перед Джулией, что потом хоть в окно с пятого этажа…

Между тем, явно начинало рассветать, да и Баксик, всё громче и противней мявкая, заявлял свои права на завтрак: мол, хозяин, ты что, совсем охренел — где моя рыба?! Дальше притворяться спящим было совершенно нелепо. Но, самое странное, — и Джулия почему-то никак не могла проснуться. Впрочем, подумал я, у них там как раз самая сладко-сонная часть ночи. Только когда я начал вставать, Джул зашевелилась, не открывая глаз, потянулась всласть, пристанывая, глухо промычала:

— Вставать будем?

— Ты спи, спи! Мне кота покормить нужно…

Когда минут через двадцать я вернулся в комнату с чашкой дымящегося кофе на подносе, упакован я был не слабже официанта — в носках, брюках, рубашке. Судя по шуму воды в ванной, Джул принимала душ, так что я решил шустренько заправить диван. И — чуть поднос с кофе не грохнул на пол: диван уже был аккуратно застелен, сложен и накрыт привычной попоной. Но и этого мало, Джулия появилась в комнате уже как бы готовая к выходу — накрашенная и полностью одетая. Она глянула на мою удивлённую, но и, видимо, слегка обрадованную физиономию и прыснула.

— Знаешь, Колья, я что-то ни с того ни с сего вспомнила одну историю — про любовь Марлен Дитрих и Ремарка. Их с первой же встречи просто потащило друг к другу, но они долго скрывали друг от друга свои чувства. Потом Ремарк всё же не выдержал и признался: «Марлен, я вас безумно люблю, но… я импотент!» И закрыл глаза — ну, думает, сейчас размажет смехом. И Марлен действительно засмеялась, но… радостно. И воскликнула: «Слава Богу! Мне так опротивело играть роль страстной ненасытной женщины!» Между прочим, они потом долго были вместе и счастливы… Вот так, Колья!

Она, шутя, надавила указательным пальцем на кончик моего носа.

— Я бы не хотел, — напыщенно, почти на полном серьёзе, сказал я, — чтобы в моём присутствии произносили слово «импотент»!..

— Но ты же не импотент, чего ж волноваться?.. Всё, всё, не буду! –– подняла руки, сдаваясь, Джул. — И, вообще, Колья, мы что-то на сексе зациклились. А ведь секс, постель в отношениях между двумя людьми — это не самое главное… Ты согласен?

— Абсолютно! На все сто!!

— У тебя бывало так? — продолжала задумчиво она, стоя ко мне спиной и рассматривая корешки книг на стеллажах. — Ты находишься с человеком в комнате наедине, вы даже не касаетесь друг друга… Вы даже не разговариваете… Вы просто сидите в креслах, может, читаете книги… За окнами темно, шумит дождь… Ты оторвёшься от книги, взглянешь на него и вдруг чувствуешь, как будто волна тёплая прокатилась где-то там, внутри, в душе, и про себя воскликнешь: «Господи, как же мне хорошо! Как я люблю его!..» И он, почувствовав твою волну, поднимает на тебя взгляд и улыбается…

Джул замолчала, водя пальцами по корешкам книг, встряхнула головой, обернулась.

— Бывало?

— Я понимаю, о чём ты… Я хочу, чтоб у нас так было… Я об этом мечтаю!

Прозвучало-получилось чересчур выспренно. Я погрозил пальцем, разбавил:

— Джулия Уолтеровна, да вы, и вправду, стихи тайно пишете?

— Ну я тебя умоля-а-аю, не зови меня «Уолтеровной»! –– скривилась она. — А стихи я, может, и пишу, но это так, не серьёзно… А вот читать и слушать очень люблю! Особенно — Неруду. У тебя, случайно, нет?

— У меня, случайно, есть!

Я снял с полки томик «Время жизни» Пабло Неруды, протянул. Джул открыла, скользнула взглядом по странице — нет, здесь PROMT, видимо, был бессилен. Может, с голоса получится? Я взял у неё книгу и вслух, с чувством, толком, расстановкой продекламировал.

— Да-а, стихи трудно переводить, — деликатно заметила Джул. — Вау, Колья, да у тебя и наши есть! Это же, если я не ошибаюсь, — По?

Она добралась до полки, где стояли По, Твен, Лондон, Хемингуэй, Сэлинджер, Фолкнер, Апдайк, Брэдбери, Керуак, Кизи, Хэммет, Чейз, Кинг… Короче, американское литассорти в полном джентльменском наборе.

— У нас всё есть! –– скромно заметил я. — И вообще, мы — самая читающая страна в мире!..

…Сейчас, когда я, спустя время, пишу-настукиваю эти строки, у меня и в памяти, и в сердце так живы и свежи впечатления того ноябрьского дня, когда мы впервые так безгранично, безудержно, безмерно наслаждались не только телами друг друга, но и общением душ. Звучит, может быть, чересчур поэтично, можно было бы сказать и просто — общались, но это я с Анной моей Иоанновной общался-разговаривал, а с Джулией мы именно, — наслаждались общением душ, общением умов, общением сердец…

И — отдыхали до упаду: уик-энд так уик-энд! Придумали, к примеру, нагрянуть в наш Концертный зал, где как раз проходило закрытие «международного» кинофестиваля «Золотой витязь». Наш глухоманный Баранов уже неделю стоял на ушах из-за этого фестиваля, который киношники для разнообразия решили провести в провинции. Я заикнулся, было, что у нас нет пригласительных, но Джул, как видно, вполне уже сориентировалась в нашей действительности, так что мигом вычислила нужного ханурика в толпе перед входом в филармонию, сунула ему портретик Гамильтона, и тут же пропуск на два лица раскрыл перед нами все двери на кинопраздник.

Думаю, ни на одном международном кинофестивале, включая Канны и Венецию, ни на одной самой масштабной голливудской кинотусовке, включая церемонию вручения «Оскара», не осматривалась Джулия Робертс с таким неподдельным любопытством, с такой жадностью, как в зале нашей областной филармонии на довольно жалком кинодействе. На сцене среди толпы третьеразрядных российских актёришек, каких-то хохлов, поляков и югославов, стояли и настоящие наши кинозвёзды, но, увы, былых времён: Георгий Жжёнов, Евгений Матвеев, Зинаида Кириенко, Лидия Федосеева-Шукшина, Николай Бурляев… Мне почему-то было стыдно и за их внешний вид (надо ли уточнять, что смотрел я на них как бы глазами Джулии?), и за нищенские подарки-презенты, коими их награждали, и за восторженный лепет ведущей…

— Тебе бы, Джул, на Московский фестиваль поглядеть — там поприличнее, — сказал, как бы извиняясь, я. — И почему ты никогда к нам не приезжаешь? Вон даже в Монголии совсем уж зачуханной побывала…

— Теперь приеду! — с улыбкой, но вполне серьёзно ответила она. И добавила: — Если пригласят, конечно!

В этот момент бурей оваций публика встретила появление на сцене сильно поблёкшей, со следами бурно прожитых лет на опухшем лице женщины с осанкой и жестами королевы, некоторые даже вскочили с мест.

— Кто это? — спросила Джул.

— Барбара Брыльска, польская кинозвезда — когда-то гремела у нас в Совке, считалась супер-пупер…

Соседка Джулии с правой стороны, белобрысая девушка неопределённого возраста и с внешностью типа «с лица воду не пить», стояла на цыпочках и буквально плакала, прижав кулачки к подбородку, стонала-всхлипывала:

— Барбара! О, Барбара!.. Хосподи, это же сама Барбара Брыльска!.. Не-ве-ро-ят-но!!!

Когда буря утихла, барбараманка спросила с тревогой у Джулии:

— Ой, а как вы думаете, она будет потом автографы раздавать?

Джул посмотрела на меня. Я — повторил-перевёл:

— Она хочет автограф Барбары Брыльски заполучить.

— Спроси её, — сказала Джул, — а мой автограф она не хочет?

— Девушка, — сказал я, — а вы хотите, моя спутница даст вам автограф?

Барановская киноманка негодующе на меня зыркнула, мол, шутник хренов, и пересела от нас на свободное место. Мы с Джулией фыркнули, зажимая смех. В это время на сцену взобрался мужик в рясе — наш местный епископ Парфений.

— Это, кто? –– спросила Джул. — Актёр?

— Нет, не актёр, но — ряженый. Во всех тусовках крутится, суетной жизнью живёт…

Высидели мы ещё полчаса и выбрались на свежий воздух. На улице, впрочем, было пасмурно, было слякотно, было неуютно.

— Колья, — спросила Джул, — а что у нас сегодня на обед?

Намёк я понял, помрачнел, пробормотал конфузно:

— Щас, чего-нибудь по дороге купим…

— Ничего не надо покупать, –– решительно заявила Джул. — У нас же сегодня выходной и праздник! Веди меня в — как это у вас? –– в трактир!

Я, конечно, понимал, что заикаться о моём финансовом крахе — будет глупо и нарочито. Джулия, между тем, подхватила меня под руку и повлекла вперёд. Ну, что ж, в трактир так в трактир!

Курс я взял на более-менее приличный кабак — кафе «Славянка» на Базарной, где не раз доводилось мне выпивать-закусывать: рукой подать, да и, по крайней мере, там салфетки на столах бывают. Однако ж, в «Славянке» застали мы довольно пакостную картину — пьяный гвалт, дым коромыслом, перегарная вонь: куча поддатых мужиков и баб, похоже, базарных торговцев, обступив три сдвинутых стола, фуршетно обмывали какое-то событие. Судя по сервировке, торгаши были не из удачливых — на столах торчали только бутылки с водкой, да редко стояли тарелки с позорными бутербродами и капустным салатом. Вдруг в этой кодле мелькнули знакомые физии: ба, да это ж местный Лев Толстой по фамилии — как же его? –– да, Алевтинин и вездесущий Телятников! Аркадий, увы, тоже заметил нас, заревел на весь зал:

— Никола-а-ай, привет, мать твою! Айда к нам — мы сорокалетие нашей писательской организации празднуем! Иди и зазнобу свою тащи! Водяры море, бляха-муха!

Но я помахал рукой, мол, не могу, и мы с Джулией быстренько ретировались.

— Вот что, Колья, — решительно сказала она, — если ты сейчас же, немедленно не доставишь меня в самый лучший ресторан вашего города — я обижусь!.. Эй, taxi, taxi!

Я и не спорил. Мы сели в затормозившую иномарку типа «Zaporogetz» и помчались (ух, как помчались!) на Советскую, в ресторан-люкс «Europe». Здесь я тоже частенько бывал, но — раньше, когда на вывеске значилось «Кафе “Лель”» и тарелка щей стоила 20 копеек. Теперь же, действительно, когда стены захватил один из местных паханов-академиков и переделал в ресторан «Европа» — кабак этот считался самым дорогим и навороченным в Баранове. Я даже оробел, когда мы выбрались из «Запорожца» и под презрительным взглядом качка-привратника приблизились к входу, отделанному зелёным мрамором. Цербер, не собираясь уступать дорогу, процедил (впрочем, довольно дружелюбно) сквозь жвачку:

— Вы, может, типа, не в курсе — у нас цены кусаются. А вон там, за углом, типа, кафешка есть…

— Что он сказал? –– поинтересовалась Джул.

— Говорит, у них слишком дорого — у нас денег не хватит…

Джулия раскрыла сумочку, пошарила, вынула стобаксовую бумажку, сунула, как платочек, парню в нагрудный карман и махнула ладошкой: прочь с дороги! Тот мигом заулыбался, дверь распахнул, даже полупоклон отвесил. Потом, весь обед в пустом зале, который я совсем не узнавал, вокруг нас суетились-летали три гаврика в бабочках, ситуация мне жала под мышками, аппетита совсем не было, хотя от тарелок, блюд, вазочек и розеток пахло сногсшибательно. Ещё бы — омары, форель, телятина с ананасами… Понятно, повторилась сцена из «Красотки» — я, как Вивьен, путался в ложках-вилках и только устрицами не пулял в морды официантов по той простой причине, что наотрез отказался пробовать эту заморскую гадость…

В самом конце обеда, когда мы пили кофе с ликёром и нам на блюдечке без голубой каёмочки был представлен счёт — я чуть со стула не грохнулся. Обед заказывала Джул, я даже в меню заглядывать не стал и, узрев конечную сумму, охнул — 8103 руб. 50 коп.

— Колья, — наклонилась ко мне Джул, — это сколько в долларах? Ты знаешь курс?

— Сколько, сколько… Если по 28 рублей, значит, — почти 290!

Она покосилась на официанта, ожидавшего у стойки, пошарила в сумочке на коленях, так же скрытно, за столиком, передала мне пачку денег, ещё перехваченную поперёк лентой, шепнула.

— Я знаю, у вас по вашим смешным правилам — кавалер платит. Только, Колья, три сотни и — ни центом больше! Нечего повожать. Я тебе скажу по секрету: обед неплохой, но три сотни баксов он не стоит!..

Надо ли упоминать, как скривился лакей «европейский», когда я с наглым лицом (граммов двести пятьдесят коньяка!) отслюнил ему только три бумажки и величественно (а ещё ликёр-то в кофе!) отмахнулся, мол, сдачи не надо…

Уже вечером, окончательно вечером, при прощании-расставании, я вдруг вспомнил, схватил брюки со стула, начал потрошить.

— Джул, чуть не забыл — а деньги-то!

Она перехватила мою руку.

— Нет, нет, Колья, это — тебе. Я давно хотела тебе подарок сделать. Я тебя прошу: купи машину, пока недорогую… Ну нельзя без машины, как ты не понимаешь! И питаться, Колья, надо — это здоровье! Я очень, очень — ты меня слышишь? –– очень хочу, чтобы ты не отказывался… Я обижусь! Ты не виноват, что у тебя денег нет, как и я не виновата, что они у меня есть. Ты что, не понимаешь — я специально для этого деньги взяла? Ты думаешь, я каждый день с собой пачки долларов наличными ношу? Всё, всё, не хочу ничего слышать — это тебе!..

Я понял бесповоротно — кобениться нельзя.

И я взял.