Глик тридцатый

И «конец фильма» казался настоящим, тупиковым — без «продолжение следует».

По крайней мере, я так думал с вечера, намешав водки с «Толстяком» под сервелат с пельменями, упорно продолжал так думать и утром, опохмелившись отвратительным фальшивым «Мукузани». Не совсем даже самому мне понятная обида-злость переполняла душу: и действительно, ну что я такого сказал?! Всему Интернету, всему миру известно, что Бенджамин Брэтт её официальный жених…

Конечно, я бы протрезвел и остыл — выступаю-то ну совершенно не по делу! Что уж душой кривить: и злость, и обида мои были мне хоть и смутно, но понятны — как же, надеялся сам рулить-управлять ситуацией, а на капитанском мостике-то, оказывается, не я… Но так случилось, что, снарядившись сдать поднакопившиеся бутылки на заключительное пивко, я столкнулся на улице нос к носу с Аркадием Телятниковым. Аркадий сиял, как металлический доллар (ни разу не видел, но доллар-бакс не сиять не может), он буквально светился не слабже уличного фонаря и не шёл, а плыл-летел над тротуаром, насвистывая бравурный мотив.

— Ха, Коля! –– заорал он по привычке в полную глотку на всю ивановскую (точнее — барановскую). — Привет, друг, мать твою! Ты чего такой хмурый? А это что? Бутылки?! Брось, друг, на х…! Сегодня они не понадобятся — у меня книжка вышла, бляха-муха!..

Я думал Аркадий шутит, но он и в самом деле заставил меня поставить-бросить пакет с порожней посудой у ближайшей урны в подарок бомжам и повлёк в пивную, благо, идти было два шага. Украсив стол четырьмя кружками с жидким пивом, фольговой тарелочкой с сухим подлещиком и достав-выудив из-за пазухи сосуд с прозрачной, Аркадий нашарил в боковом кармане куртки и блокнотик свой писательский — салфеток, естественно, в забегаловке не имелось, а руки чем-то вытирать надо. Я уже руку протянул, дабы заранее вырвать пару листков, как Аркадий приподнял торжественно тетрадочку над грязным столом:

— Вот она, мать её — пятая моя книга!

Меня не столько название поразило — «Венерические стихи, или Запрезервативье», сколько имя автора на обложке цвета застиранных дамских панталон — Клава Г. Аркадий, заметив моё ошеломление, довольный всхохотнул:

— Ха-ха! Псевдоним, конечно, бляха-муха! Я как бы от имени эротоманки Клавы сочинял…

— Но, помилуй, Аркадий Васильич, ведь твой предыдущий сборник назывался «Преображенский храм моей души»!?

— Увы! –– уже горько усмехнулся поэт. — Потому и псевдоним! Иначе, мать-перемать, нельзя! Щас, дружище, только эротика, чернуха, порнуха и прочая такая хренотень спросом пользуется. Про храмы души не покупают!

— И что же, много заплатили? –– стараясь не язвить голосом, поинтересовался я.

— Какое там, в п…! Пока ни копейки! Сам на издание угрохал две тыщи, у спонсоров навыпрашивал. Но если хорошо продастся — получу чего-нибудь…

— А это? — я обвёл наш стол руками.

— Ну надо же обмыть книжку — обычай, бляха-муха! А финансы жинка оставила, она к дочери в Липецк на месяц уехала, так что я самостоятельный, как хер…

Ну хер, так хер — заболтались! Я поднял стакашек, придал голосу торжественности:

— За твою, Аркадий, новую книгу!

Поэт плеснул чуток водки на бледно-голубую обложку, пояснив, — таков обычай. Мы выпили. И тут же, уж разумеется, мой друг-поэт, забыв про воблу, лишь обмочил усы в пивной пене и начал кричать свои (вернее, как бы Клавы Г.) «откровения эротоманки» — такой подзаголовок имела книжка:

 Дальше я прослушал, ибо задумался: а где же рифма-то к «дрожа»?

— Мда-а-а, круто… — пришлось неопределённо протянуть, когда Телятников кончил (во, точно!). — Я чуть не кончил!

— Ну, мать твою, а ты говорил! Там дальше ещё зашибистее будет — трах-перетрах!

Да, «траху-перетраху», и точно, хватало: Аркадий все стихи одно за другим провыл-прокричал, потом, когда подписал мне экземплярчик и вручил, заставил и меня вслух читать, дабы со стороны послушать и удостовериться — ой, круто!

…Наутро проснулся я в незнакомой комнате, на широкой супружеской постели, под одеялом, но в джинсах и свитере — благо, что без штиблет. Повернул со стоном свинцовую голову: Аркадий на диване храпит — в куртке и обутый. По-гу-ля-ли!

Когда хозяин дома, охая, в себя пришёл, он первым делом вывернул все карманы — кроме двух экземпляров «Откровений эротоманки» (остальные намедни в пивбаре кому ни попадя раздал-раздарил) ничего.

— Слушай, ты не помнишь, где мы твой пакет с бутылками оставили? –– сгоряча спросил Аркадий, но сам же безнадёжно махнул рукой. — Бляха-муха, это ж ни в п…, ни в Красну Армию!

Мы с ним испили холодной водицы из-под крана и открыли заседание экстренного совета с повесткой дня, подсказанной Чернышевским: что делать? Думали, думали, и тут Аркадий Васильич хлопнул себя по похмельному лбу так, что гул пошёл: мол, чёрт побери, вот же выход! План его оказался таков: один из местных новорашей со странной фамилией Семиметров всерьёз заразился-заболел графоманией и накатал повесть о своей жизни. А жизнь-биография у него материалом богата: был мусором-ментом, потом рэкетиром, основал-создал, в конце концов, то ли банк, то ли адвокатскую контору — одним словом, сейчас он солидный господин, живёт в замке, ездит на «мерсе», пашут на него другие, а у него вот время появилось-выдалось автобиографические повести графоманить-стряпать. Дальше: книжку этот Семисантиметров намерен издать (за свои, разумеется, рэкетирские) в частной издательской лавке писателя Алевтинина «Книжный трактир», где вот и «Сифилические», пардон, «Венерические стихи» самого Аркадия вышли. И тут вот какая фишка: этот Семимиллиметров условие поставил, дескать, повесть его до ума довести надо и если хоть одна ошибка-ляп потом в книге обнаружится, он сверх расходов ни цента не даст, а если всё по уму будет — отвалит премиальные в двойном размере.

— Он, понимаешь ли, мать его, — объяснял, болезненно морщась, Аркадий, — и в Союз писателей вступить возмечтал, так что не шутит.

— Ну, так в чём проблема-то? –– не врубался я.

— А в том, что Алевтинин сам и за редактора, и за корректора в своей лавке, а у него четыре класса сельской школы.

— Подожди, Аркадий Васильич, тут что-то не стыкуется. Насколько я знаю, этот ваш Алевтинин сам автор двух десятков книг, да ещё и возглавляет всю вашу писательскую организацию. Это, что же, с четырьмя классами?!

— Ну да! Ты, может, и не знаешь, раньше, при коммуняках, вот таких — от сохи да от станка — в Союз писателей в первую очередь и тащили. Не по таланту мерили, главное, чтоб из народа. А в вожди его выбрали… Ты видел его? С такой бородищей знаешь как он в президиумах разных смотрится — о-го-го! Вот он зарплату секретаря писательского огребает, свои дела частно-издательские проворачивает да в президиумах разных как бы от нашего имени заседает — вот и всё его секретарство. Даже, хер бородатый, собрания перестал созывать — чтоб не отчитываться перед нами! Не-е-ет, Алевтинин мне друг, но истина дороже! Я ему, мать его, всё когда-нибудь в его бороду сивую выскажу!

Аркадий вконец раскипятился, даже погрозил куда-то в потолок жилистым рабочим кулаком. Увы, и сам он имел всего лишь среднетехническое образование, так что на роль опытного редактора не тянул. Как выяснилось, среди местных мастеров стиха и прозы стопроцентно грамотных вообще не было, так что жирные премиальные писателя-банкира Семивёрстова запросто могли сделать ручкой. Если бы Аркадий не хлопнул себя вовремя по лбу…

Через полчаса мы сидели в Доме печати в обшарпанном офисе писательской организации и заключали сделку с Алевтининым. Переговоры начались неплохо: босс барановских литераторов, вернее, в тот момент — глава «Книжного трактира», когда уразумел о чём речь, тут же вынул из сейфа початую бутылку самогона и половинку засохшего батона. Мы выпили, занюхали и пошли дальше. В результате договорились до следующего: я редактирую рукопись и сам набираю на компьютере, за что мне вручается аванс в 200 рэ немедленно (Аркадию, как посреднику, — 50) и 30 процентов (посреднику — 5) от премии Семимильного, если он её, конечно, кинет.

— Кинет, кинет! –– самоуверенно сказал я. — Ещё и сверху добавит!

Ударили по рукам, Аркадий сбегал за бутылкой водки (я отстегнул от аванса полтинник), и мы обмыли сделку. Довольный Алевтинин оглаживал свою чудовищную сивую бороду и благодушно приговаривал:

— Такоси оно  и добренько! Делишко-то спроворили пригожее! Боженька тебе в подмогу! На тебя таперича вся надёжа!..

Мы с Аркадием ещё пивка добавили в гадюшнике, а потом я, не поддаваясь ни на какие уговоры-упрашивания, отправился домой — отсыпаться и приступать к работе.

Поздно вечером, не поздоровавшись демонстративно с мисс Робертс и нырнув в Интернет лишь на минуту — проверить почту (опять один спам!), я раскрыл папку с творением бывшего мента-рэкетира. И крылья у меня опустились.

ПОВИСТЬ

Еслив кто думает, што я немогу сваю жизь описать то я при стрече могу кулаком так засветить промеж глаз, што кое кто типа балеть будет. Я не угрожаю и нечего мне после этого пришивать што я кому-то угрожал но при стрече магу по рогам красива настучать. А патаму што Пушкину однаму сачинять штоли…

Да-а-а, герои Василия Макаровича, оказывается, живы! Я запустил Word и начал набивать текст, выискивая в корявой рукописи писателя-миллионера крупицы фактов:

ЖИЗНЬ КАК ПОДВИГ

Повесть

Конечно, я не Пушкин, не Сидни Шелдон и даже не Александра Маринина, но я всё же решился написать вот эту повесть — правдивую повесть о моей трудной жизни…

Всю оставшуюся половину отпуска угрохал-убил я на этот титанический дурацкий труд. В воскресенье, в первый день октября, мы — Алевтинин, Телятников и я — были приглашены в один из особняков Семикилометрова (их у него, не считая дачи, оказалось три). Действо со стороны напоминало историческое событие: Гоголь в доме Аксаковых читает «Мёртвые души». По крайней мере, напитки-закуски были не слабже. Надо признать, я довольно сильно мандражировал, но всё оказалось о’кей: автор повести пришёл от неё в восторг, прослезился от избытка чувств, обнял меня, сказал, что отныне я для него как братан, что он только мне будет доверять править следующие свои повести и романы и чтоб я всегда в случае нужды обращался типа к нему… Но и этого мало: тут же выдав наличными на типографские расходы («Завысил сумму Алевтинин раза в полтора!», — шепнул мне Аркадий), Семипарсеков, так сказать, отдельным жестом отстегнул мне тыщу (увы, не баксов — рублей) и строго предупредил Алевтинина, мол, это сверх обещанных премиальных по выходе книги…

После коньяка с зернистой икрой в особняке мы добавили все втроём в забегаловке «Витаминка», а потом очутились уже вдвоём с Аркадием у меня дома. С собой у нас было. И вот когда температура праздника-гульбы достигла точки кипения, я, против самим же установленных правил, дал питание компу и засветил дисплюй: загорелось, видите ли, открыть другу Аркадию форточку в веб-пространство — он туда никогда ещё не выглядывал.

— О, бляха-муха, опять эта баба! –– вякнул гость, увидев на экране Джулию. — Ты чё это везде её понаразвешивал?

— Это не баба, Аркадий Васильич, это — Джулия Робертс.

— Джю-ю-юлия Ро-о-обертс! –– Аркадий передразнил моё придыхание. — Баба как баба — сучка смазливая…

— Смазливая?! Что бы ты понимал со своей Клавой Гэ! Сейчас я тебе покажу!

Я запустил вьювер ACDSee, раскрыл папку с фотогалереей в «JULIA», запустил программу в режиме слайд-шоу. На экране один за другим начали появляться портреты Джулии. Аркадий развалился в моём рабочем кресле, вертелся-покачивался из стороны в сторону, то и дело подпускал комментарий:

— А, вот здесь она ничего, мать её!.. И тут — вырез хорош!.. Вот это ноги!.. А грудёшки, на хрен, маловаты!..

Мне не очень нравилось, но я терпел — гость всё-таки. И тут появилось то изображение, где Джулия обнажена, вполоборота — самое первое, какое отыскал я в Интернете.

— Ну-к, — скомандовал Телятников, — тормозни в п…!

Он долго рассматривал беззащитную Джулию и цокнул погано языком:

— Не, сиськи всё же позорные, но — забирает!..

Старый хрен опустил руку поверх джинсов на своё хозяйство и начал мять-оглаживать:

— Гляди ты, аж встал… Щас бы сюды её, а? Вот бы оприходовали, бляха-муха!..

Можно мне верить или не верить, но только в тот момент я понял-осознал до конца — ЧТО я творю. Правда, и пьян я был, как последний свинтус. Я как очнулся, схватил гостя за шкирку двумя руками, развернул вместе с креслом, сдёрнул с сидения и задал начальное ускорение по направлению к двери:

— Во-о-он!

Телятников упёрся в косяки руками, растопырился и завопил пьяно:

— Ты чё, сдурел, мать твою?! Из-за бабы! Из-за картинки!

— Во-о-он, я сказал!!! –– ещё сильнее наддал я и голосом, и руками, отбил цепкие пальцы гостя от косяков, выволок в прихожую, отпер входную дверь, вытолкал за порог, выбросил вслед куртку и туфли, захлопнул дверь, привалился к ней спиной и перевёл дух. Всё, последнего приятеля-собутыльника потерял! Так мне и надо! Ишь, додумался — стриптизёр хренов!..

Я прошёл в ванную, разделся, залез под душ, постегал себя вдоль и поперёк тёплыми струями, снова оделся, выпил на кухне ещё стаканчик подкрепительного и — запустил LOVE 2000… Я и сам не знал, что это сделаю. Все эти две недели неизъяснимое чувство одновременно и грусти и наслаждения щекотало тайники моей души, когда я включал компьютер. Я знал, что пока опять не запущу LOVE, что и сегодня снова не позову Джулию — пусть, пусть потомится-поскучает! Чем дольше разлука, тем слаще будет примирение…

И вот вдруг взял и кликнул: приди! Больше того, я не только не разделся, но даже не стал прилеплять присоски-контакты. Я просто запустил программу и закрыл глаза. Был ещё разгар дня, за окном шумела жизнь, о ноги мои тёрся Баксик, просился на колени…

— Hi! –– слышу я. — Привет!

Горячая волна пробегает по моему организму сверху донизу. Я открываю глаза, разворачиваюсь. Она сидит в кресле у журнального столика.

— Здравствуй, Джул! Здравствуй, моя родная!

Голос мой даёт сбой, в глазах расплывается туман.

— Вау! Колья, да ты выпил? Ты очень много выпил! Зачем, почему это?

— Потому, что дурак! Ах, Джулия, ты бы знала, какой я дурак!

— Знаю, — улыбается она. — Иди ко мне…

Я, наконец, замечаю, как странно она одета: белый махровый халат, тюрбан из полотенца на голове. Заметив моё удивление, Джулия смеётся, показывает на тюрбан:

— Извини, я только что из ванны! Так всё неожиданно…

Опустившись рядом с нею на ковёр, я беру её руку, приникаю к тыльной стороне губами, осторожно целую раз, другой, затем поворачиваю и начинаю медленно сладко целовать тёплую ладонь — в линию жизни, в линию судьбы, в линию сердца, в линию Венеры и во все остальные линии, подушечки, ямочки… Джулия прижимает ладонь навстречу моим губам и ласково гладит-ерошит свободной рукой мои мокрые волосы. Потом, когда я поднимаю лицо и смотрю ей в глаза, говорит:

— Ты бы знал, как мне приятно, когда ты целуешь мне руку…

— Неужели никто тебе руки не целует? –– недоверчиво улыбаюсь я.

— Целуют, да всё напоказ или в шутку. А вот так, как сейчас ты… Целуй, Колья, целуй!

Я снова припадаю горячим ртом к тёплой женской коже. Рука её лежит на халате. Полы чуть разошлись, открывая розовые, пахнущие яблоками коленки (Джулия любит, я знаю, шампуни-кремы с яблочным ароматом!). Губы мои сами собой соскальзывают с линий жизни и судьбы, припадают к ямочке чуть выше правого колена. Я уже ни о чём не думаю, я ничего не соображаю. Я только с удивлением и неизбывным восторгом всхлипываю про себя: «Господи! Господи!..» Губы мои начинают умопомрачительное и, кажется, бесконечное путешествие от плотно сжатых колен всё выше и выше. Они движутся мелкими перебежками вдоль разделительной линии, переходя-перескакивая то на одну, то на другую сторону. Полы халата поддаются-раздвигаются всё сильнее… Ноздри мои раздуваются, я чувствую, что начинаю дрожать. И тут я, как пацан, поднимаю пьяное своё лицо, чтобы спросить по-дурацки: «Можно?» И вижу, как Джулия, глядя на меня тоже затуманившимся взглядом, хмельно улыбается и вдруг тянет свободный конец пояса, развязывает его…

Тр-р-рл-л-лин-н-нь! Тр-р-рл-л-лин-н-нь! Тр-р-рл-л-лин-н-нь!..

Господи, да кого это чёрт принёс?! Я замер, но звонок не умолкает ни на секунду. Да что там такое? Может, пожар опять по соседству?..

— Я сейчас! –– говорю я Джулии. — Сейчас! Не волнуйся!

Но Джулия почему-то страшно взволнована. Она вскакивает, запахивает халат, хватает меня за руку.

— Не открывай! Нельзя открывать! Опасно!

— Ну, что ты, — успокаиваю я, — здесь же не Нью-Йорк. Да и день на дворе…

Я, что-то не по делу раздухарившись, открываю без цепочки и даже в глазок не смотрю. За дверью стоят два незнакомых парня.

— Насонкин? –– спрашивает передний.

— Насонкин, Насонкин! В чём дело?

— В тебе, козёл!

И — жуткий удар в лицо…