Николай Наседкин



Энциклопедия «ДОСТОЕВСКИЙ»

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

НАЧАЛО

О

П

Раздел III

ВОКРУГ ДОСТОЕВСКОГО


О

ОБОЛЕНСКАЯ Варвара Дмитриевна, дочь государственного деятеля князя Д. А. Оболенского; автор книги «Подспорье, главные правила русского правописания» (Тула, 1872). В декабре 1871 г. в письме из Тулы обратилась к Достоевскому с просьбой разрешить ей сделать инсценировку «Преступления и наказания» для императорских театров. Писатель в ответном письме «княжне» от 20 января 1872 г. дал принципиальное согласие, но высказал своё сомнение в осуществлении проекта и сформулировал чётко: «Есть какая-то тайна искусства, по которой эпическая форма никогда не найдёт себе соответствия в драматической. Я даже верю, что для разных форм искусства существуют и соответственные им ряды поэтических мыслей, так что одна мысль не может никогда быть выражена в другой, не соответствующей ей форме…»

Намерение Оболенской по каким-то причинам так и не осуществилось. До неё уже пытался инсценировать этот роман Достоевского А. С. Ушаков, но его попытки отклонила цензура. Впервые «Преступление и наказание» по инсценировке Я. А. Дельера (псевдоним Я. А. Плющевского-Плющика) было поставлено петербургским литературно-артистическим кружком (Малый театр) в 1899 г.


ОБОЛЕНСКИЙ Владимир Владимирович, князь (1841—1903), публицист, издатель-редактор либерального земского «Гдовско-Ямбургского листка» (1872—1877), владелец типографии в Петербурге, где в 1876—1877 гг. печатался «Дневник писателя». М. А. Александров, работавший в типографии Оболенского метранпажем, вспоминал, что выбрал Достоевский эту типографию для издания ДП из-за него, и сообщил далее некоторые «технические» подробности дела: «Князь В. В. Оболенский был дилетант-любитель типографского дела, чего ради только и держал типографию. Он объяснил Фёдору Михайловичу, что я, согласно его желанию, могу вести его предполагаемое издание, но что я буду вести его лишь как метранпаж, то есть сделаю набор, исправлю корректуры, приготовлю набор к печати, и только, относительно же всего остального, как-то: чтения корректур, печати, денежных расчетов и проч., ему, Фёдору Михайловичу, придётся иметь дело с конторою типографии, с которой он может обо всем условиться теперь же. На это Фёдор Михайлович возразил, что никаких условий он заключать не намерен, потому что не любит их и считает излишними в сношениях между людьми, хорошо знающими друг друга. Князь поспешил разъяснить Фёдору Михайловичу, что под словом “условиться” он разумеет не какие-либо формальности нотариальные, а просто предложение осведомиться о ценах работы и о порядке сношений с типографиею. На это Фёдор Михайлович согласился. Давая при этом необходимые для составления сметы сведения, он сказал, что образцом формата и вообще внешнего вида своего “Дневника” он избрал издание Гербеля (“Европейские классики в переводе русских писателей”), но более крупным шрифтом и с большими промежутками между строк…» [Д. в восп., т. 2, с. 275]

Достоевский, как выяснилось на этих переговорах, встречался с Оболенским раньше — в доме князя В. П. Мещерского. В 1876 г., когда Достоевский возвращался из Эмса, А. Г. Достоевская письма ему в Петербург адресовала на типографию Оболенского. Имя князя Оболенского встречается в записной тетради Достоевского 1875—1876 гг.


ОБОЛЕНСКИЙ Леонид Егорович (1845—1906), редактор журнала «Мысль», издатель и фактический редактор журнала «Русское богатство», писатель, автор сборников стихов, романов «Ближе к природе», «Запросы жизни», трёхтомника прозы «Жаждущие Света» и др. Автор воспоминаний о встречах с Достоевским в конце 1870-х гг., опубликованных в «Историческом вестнике» (1902, № 2). Здесь, в частности, Оболенский упоминает и об известном случае, когда писатель на одном из литературных обедов в ответ на упрёки, что печатается в «реакционном» журнале «Русский вестник», заявил, что ему надо жить и кормить семью, а журналы «с более симпатичным направлением» его не печатают. В своё время Оболенский в журнале «Мысль» (1880, № 7) опубликовал статью «А. С. Пушкин и Ф. М. Достоевский как объединители нашей интеллигенции», где безусловно поддержал «Пушкинскую речь» писателя, и на страницах той же «Мысли» и в том же 1880 г. Оболенский напечатал свой роман «Спаситель человечества» с посвящением Достоевскому.


ОБЩЕСТВО ДЛЯ ПОСОБИЯ НУЖДАЮЩИМСЯ ЛИТЕРАТОРАМ И УЧЁНЫМ. — См. Литературный фонд.


ОВСЯННИКОВ Дмитрий Никифорович (?—1889), петербургский книгопродавец, с которым Достоевский имел дела по продаже «Дневника писателя». Имя его упоминается в переписке писателя с женой.


ОГАРЁВ Николай Платонович (1813—1877), поэт, публицист, революционный деятель, соратник А. И. Герцена. Достоевский познакомился с ним в Женеве. Огарёв посетил Достоевских 22 августа /3 сент./ 1867 г. и в письме Герцену сообщал «шифровкой»: «Сейчас был у мёртвого дома, который тебе кланяется. Бедные Н. П. Огарёв<люди> здоровы…» [ЛН, т. 39—40, с. 469] Огарёв, как и Достоевский, страдал эпилепсией, и об этом упоминает в своих «Воспоминаниях» А. Г. Достоевская: «Огарёв часто заходил к нам, приносил книги и газеты и даже ссужал нас иногда десятью франками, которые мы при первых же деньгах возвращали ему. Фёдор Михайлович ценил многие стихотворения этого задушевного поэта, и мы оба были всегда рады его посещению. Огарёв, тогда уже глубокий старик, особенно подружился со мной, был очень приветлив и, к моему удивлению, обращался со мною почти как с девочкою, какою я, впрочем, тогда и была. К нашему большому сожалению, месяца через три посещения этого доброго и хорошего человека прекратились. С ним случилось несчастье: возвращаясь к себе на виллу за город, Огарёв, в припадке падучей болезни, упал в придорожную канаву и при падении сломал ногу. Так как это случилось в сумерки, а дорога была пустынная, то бедный Огарёв, пролежав в канаве до утра, жестоко простудился. Друзья его увезли лечиться в Италию, и мы, таким образом, потеряли единственного в Женеве знакомого, с которым было приятно встречаться и беседовать…» [Достоевская, с. 188] Имя Огарёва не раз встречается и в «Женевском дневнике» Анны Григорьевны. А В. В. Тимофеева (О. Починковская) вспоминала, как однажды Достоевский с «мистическим восторгом на лице» читал-декламировал строки из поэмы Огарёва «Тюрьма». Однако ж в романе «Бесы» содержатся полемические выпады против Огарёва, которого Достоевский считал наряду с Герценом ответственным за появление и разгул «бесов» в России.


ОГЛЫ Али делек Таги (1826—?), арестант Омского острога, из государственных крестьян. Прибыл в острог 10 апреля 1849 г. (на 9 месяцев ранее Достоевского) на 4 года за «принятие и сокрытие награбленных товаров». Этот арестант, скорее всего, и стал прототипом дагестанского татарина Алея в «Записках из Мёртвого дома». О нём, вероятно, идёт речь и в письме писателя к М. М. Достоевскому (фев. 1854 г.): «Я учил одного молодого черкеса (присланного в каторгу за разбой) русскому языку и грамоте. Какою же благодарностию окружил он меня!..»


ОГЛЫ Нура (Нури) Шахсурла (Шахнурли) (1819—?), арестант Омского острога. Получил 6 лет каторжных работ за воровство и грабёж. В Омск прибыл 24 декабря 1848 г. (на год с небольшим ранее Достоевского). В «Записках из Мёртвого дома» выведен под именем Нурры.


ОДОЕВСКИЙ Владимир Фёдорович, князь (1803—1869), гофмейстер, литературный и музыкальный критик, композитор, писатель, автор широко известных в своё время сборника новелл «Русские ночи», повестей «Княжна Мими», «Княжна Зизи» и др. Одоевский прочитал «Бедных людей» ещё в корректуре и загорелся желанием познакомиться с их автором, что и произошло в декабре 1845 г. в доме князя. Вероятно, Одоевскому весьма польстило, что начинающий талант взял эпиграфом к первому своему произведению цитату из его рассказа «Живой мертвец». Достоевскому, в свою очередь, польстило внимание великосветского читателя и собрата по перу, о чём он не преминул сообщить брату М. М. Достоевскому в письме от 16 ноября 1845 г.: «Ну, брат, никогда, я думаю, слава моя не дойдет до такой апогеи, как теперь. Всюду почтение неимоверное, любопытство насчёт меня страшное. Я познакомился с бездной народу самого порядочного. Князь Одоевский просит меня осчастливить его своим посещением…» В декабре 1847 г. Достоевский подарил Одовевскому экземпляр отдельного издания «Бедных людей»

После каторги, в 1856 г., Достоевский из Семипалатинска написал Одоевскому письмо (не сохр.), в котором просил князя похлопотать о разрешении ему печататься.


ОЖИГИНА Людмила Александровна (1837—1899), провинциальная учительница (из Харьковской губернии), писательница, автор романа «Своим путём. Из записок современной девушки», опубликованного в ОЗ (1869, № 3, 5—7), воторженная почитательница Достоевского. В конце 1877 г. она написала ему письмо по поводу «Дневника писателя», на которое Достоевский ответил ей 17 декабря. Завязалась переписка (всего сохранилось 2 письма Ожигиной к писателю, и 2 его письма-ответа: 2-е — от 28 фев. 1878 г.) Вскоре они лично свиделись и этот анекдотичный случай описала А. Г. Достоевская в своих «Воспоминаниях» в специальной главке «1878 год. Приезд поклонницы». А случилось вот что. В один из апрельских дней семья Достоевских сидела за столом –– обедали. Вдруг в передней –– звонок, шум, возгласы: «Жив ещё?.. Жив ли ещё Фёдор Михайлович?» Когда хозяин дома выскочил, встревоженный, в прихожую, к нему чуть не с объятиями бросилась навстречу довольно немолодая дама с теми же нелепыми словами: «Вы живы, Фёдор Михайлович? Как я рада, что вы ещё живы!..» Достоевский только и смог в изумлении воскликнуть, мол, ещё жив и, слава Богу, пока умирать не собирается… Чуть позже выяснилось, что это была Ожигина из Харькова, а у них в Харькове слух разнёсся, что Достоевского бросила жена, от этого он тяжко заболел и лежит без помощи, вот она, Ожигина, и прилетела из своего Харькова в Петербург ухаживать за любимым писателем, облегчить ему последние страдания на смертном одре…

Что особенно интересно и даже странно в это нелепой истории (только, наверное, с Достоевским могло такое приключиться!), так это реакция главного героя: его не столько возмутила придуманная ему кем-то болезнь и близкая смерть, сколько ужасающая выдумка насчёт коварства жены: «–– Нет, ты подумай только, –– говорил он в волнении ходя по комнате, –– какую низость придумали: ты меня бросила! Какая подлая клевета! Какой это враг сочинил!..» [Достоевская, с. 351—352]

На следующее утро нежданная гостья из Харькова также неожиданно уехала обратно домой, а Достоевский, по совету жены, сделал запрос своему харьковскому знакомому профессору Н. Н. Бекетову, и тот в ответном письме от 18 августа 1878 г. охарактеризовал Ожигину так: «…она несомненно женщина очень впечатлительная и даже несколько восторженная и как таковая не всем, конечно, может нравиться и бывает тяжела и даже несколько докучлива, не замечая, конечно, этого, — но я думаю, что душа у неё хороша…» [ПСС, т. 292, с. 303] И далее Бекетов сообщал Достоевскому, что часто беседовал с Ожигиной по поводу ДП.


ОЗМИДОВ Николай Лукич (1844—1908), подписчик «Дневника писателя» из Химок. В феврале 1878 г. Достоевский ответил Озмидову на письмо, в котором тот выражал сожаление, что писатель прекращает выпуск ДП и высказывал свои соображения по затронутым в нём вопросам. Но особенно интересно второе из сохранившихся писем Достоевского к Озмидову (от 18 авг. 1880 г.), где писатель составил рекомендательный список литературы для дочери корреспондента Ольги Озмидовой, которой было в ту пору 15 лет: «Вы говорите, что до сих пор не давали читать Вашей дочери что-нибудь литературное, боясь развить фантазию. Мне вот кажется, что это не совсем правильно: фантазия есть природная сила в человеке, тем более во всяком ребёнке, у которого она, с самых малых лет, преимущественно перед всеми другими способностями, развита и требует утоления. Не давая ей утоления, или умертвишь её, или обратно — дашь ей развиться именно чрезмерно (что и вредно) своими собственными уже силами. Такая же натуга лишь истощит духовную сторону ребёнка преждевременно. Впечатления же прекрасного именно необходимы в детстве. 10-ти лет от роду я видел в Москве представление “Разбойников” Шиллера с Мочаловым, и, уверяю Вас, это сильнейшее впечатление, которое я вынес тогда, подействовало на мою духовную сторону очень плодотворно. 12-ти лет я в деревне, во время вакаций, прочёл всего Вальтер-Скотта, и пусть я развил в себе фантазию и впечатлительность, но зато я направил её в хорошую сторону и не направил на дурную, тем более, что захватил с собой в жизнь из этого чтения столько прекрасных и высоких впечатлений, что, конечно, они составили в душе моей большую силу для борьбы с впечатлениями соблазнительными, страстными и растлевающими. Советую и Вам дать Вашей дочери теперь Вальтер-Скотта, тем более, что он забыт у нас, русских, совсем, и потом, когда уже будет жить самостоятельно, она уже и не найдёт ни возможности, ни потребности сама познакомиться с этим великим писателем; итак, ловите время познакомить её с ним, пока она ещё в родительском доме, Вальтер-Скотт же имеет высокое воспитательное значение. Диккенса пусть прочтёт всего без исключения. Познакомьте её с литературой прошлых столетий (Дон-Кихот и даже Жиль-Блаз). Лучше всего начать со стихов. Пушкина она должна прочесть всего — и стихи и прозу. Гоголя тоже. Тургенев, Гончаров, если хотите; мои сочинения, не думаю чтобы все пригодились ей. Хорошо прочесть всю историю Шлоссера и русскую Соловьева. Хорошо не обойти Карамзина. Костомарова пока не давайте. Завоевание Перу, Мексики Прескотта необходимы. Вообще исторические сочинения имеют огромное воспитательное значение. Лев Толстой должен быть весь прочтён. Шекспир, Шиллер, Гёте — все есть и в русских, очень хороших переводах. Ну, вот этого пока довольно. Сами увидите, что впоследствии, с годами, можно бы ещё прибавить! Газетную литературу надо бы, по возможности, устранить, теперь по крайней мере. Не знаю, останетесь ли Вы довольны моими советами. Написал я Вам по соображению и по опыту. Если угожу — буду очень рад…»

Практически эти же рекомендации Достоевский повторит чуть позже, уже совсем незадолго до смерти, в письме к некоему не установленному Николаю Александровичу от 19 декабря 1880 г.


ОЛЬДЕНБУРГСКИЙ Пётр Георгиевич (1812—1881), принц, сенатор, член Государственного совета, генерал от инфантерии, почётный член Российской Академии наук, председатель Комитета по сооружению памятника А. С. Пушкину в Москве. Принц Ольденбургский, благодаря хлопотам барона А. Е. Врангеля, согласился в 1856 г. передать вдовствующей государыне стихи «На коронацию и заключение мира» ссыльного Достоевского, что способствовало производству его в офицеры. С принцем Олденбургским писатель встретился спустя почти четверть века на Пушкинских торжествах в Москве, о чём он сообщил А. Г. Достоевской в письме от 5 июня 1880 г.


ОЛЬХИН Павел Матвеевич (1830—1915), преподаватель стенографии, автор учебника «Руководство к русской стенографии под началом Габельсбергера» (3-е изд. 1866 г. имелось в библиотеке Достоевского). 3 октября 1866 г. Ольхин предложил одной из своих лучших учениц А. Г. Сниткиной стенографическую работу у известного писателя Достоевского. Она с радостью согласилась. Ольхин же принял участие в этом деле по просьбе А. П. Милюкова, который и посоветовал Достоевскому воспользоваться помощью стенографистки, дабы написать к сроку по договору с издателем Ф. Т. Стелловским роман «Игрок». Судьба распорядилась так, что выбор Ольхина пал на юную Анну Григорьевну, которая не только помогла писателю закончить очередной роман к сроку, но и стала его женой, матерью его детей и помощницей во всех делах до конца жизни. Сама она в «Воспоминаниях» с улыбкой пишет, какое впечатление произвели друг на друга её учитель и будущий муж: «…как-то, расспрашивая меня о моём преподавателе стенографии, П. М. Ольхине, Фёдор Михайлович сказал:

— Какой это угрюмый человек!

Я рассмеялась.

— Ну, представь себе, что сказал мне Павел Матвеевич после свидания с тобой? “Предлагаю вам работу у писателя Достоевского, только не знаю, как вы с ним сойдетёсь — он мне показался таким мрачным, таким угрюмым человеком!” И вот ты теперь высказываешь точно такое же о нём мнение! На самом деле вы оба вовсе не мрачны и не угрюмы, а лишь кажетесь такими…»

Достоевский встречался-общался не только с самим Ольхиным, но и сего родными. Отец его, Матвей Дмитриевич Ольхин (1806—1853) (из евреев-выкрестов) был книгопродавцем, издателем «Санкт-Петербургских ведомостей» — начинающий писатель Достоевский встречался с ним в его книжном магазине и опубликовал в его газете цикл фельетонов «Петербургская летопись» (1847).

Сын преподавателя стенографии, Константин Павлович Ольхин (1861—1891), будучи совсем мальчиком нёс образ впереди невесты на обряде венчания Достоевского с Анной Григорьевной 15 февраля 1867 г. в Троицко-Измайловском соборе. На этом же торжестве присутствовала и супруга Ольхина — Софья Карловна.


ОМСК, город в Западной Сибири на р. Иртыш у впадения р. Омь, основан в 1716 г. В Омском остроге Достоевский отбывал каторгу с 23 января 1850 г. по 23 января 1854 г. После этого ещё до конца февраля жил в доме К. И. Иванова, а затем был отправлен к месту солдатской службы в Семипалатинск. Каким был Омск в тот период подробно пишет П. К. Мартьянов: «Город Омск в то время был центром военного и Картина Н. Н. Каразинагражданского управления Западной Сибири, со старой крепостью в изгибе реки Иртыша, при впадении в него речки Оми, и несколькими форштадтами с трёх сторон крепости, по четвёртому же фасу крепости протекал Иртыш, за которым тогда начиналась уже степь. Крепость представляла из себя довольно большой, в несколько десятин, параллелограмм, обнесённый земляным валом со рвом и четырьмя воротами: а) Иртышскими — к реке Иртышу; б) Омскими — к устью реки Оми; в) Тарскими — к городскому саду и присутственным местам, и г) Тобольскими — к изгибу реки Иртыша. При каждых воротах находились гауптвахты и содержался военный караул. Вообще крепость, как укреплённое место для защиты от врага, никакого значения не имела, хотя и была снабжена достаточным числом помнивших царя Гороха чугунных ржавых орудий, с кучками сложенных в пирамидку ядер, в отверстиях между которыми ютились и обитали тарантулы, фаланги и скорпионы. Центр крепости занимала большая площадь, на которой в недальнем от Тарских ворот расстоянии высился массивный православный крепостной собор с церковнослужительским домом, а по краям площади красовались равнявшиеся чинно и стройно в шеренги каре различные казённые здания обычной старинной казарменной архитектуры. Тут были: генерал-губернаторский дворец, комендантское управление, инженерное управление, корпусный штаб, дома, где помещались начальства сказанных управлений и служащий персонал с семьями, а сзади их — казармы 4, 5 и 6-го линейных батальонов и знаменитый Омский каторжный острог. Все эти постройки, за исключением двухэтажного корпусного штаба и батальонных казарм, были одноэтажные <…> На форштадтах, или в так называемом городе, тоже преобладал военный элемент, но преимущественно — служебный или казачий. За речкой Омью располагалось управление наказного атамана, казачьи полки и батареи, кадетский корпус с особым домом для директора, дворянское собрание, казённая суконная фабрика, на которой работали каторжные гражданского ведомства, и дом откупщика, который, как известно, в то время был персоной grata. За городским садом находились присутственные места, провиантское ведомство, военный госпиталь, гражданский острог и при нём больница. Но были и частные дома, гостиный двор, лавки, трактиры, магазины и солдатские слободки на окраинах. Положим, что, за исключением некоторых казённых зданий, как, например, кадетского корпуса и двух-трёх купеческих домов, порядочных строений и здесь было очень мало, но здесь жили уже граждане... Здесь можно было видеть порой соперничество Европы с Азией, и зоркий глаз мог отличить луч света в тёмном царстве неподвижности и застоя: здесь рядом с кочевником, пригнавшим для продажи на рынок баранов, можно было видеть европейский костюм и порой услышать речь о политике и других животрепещущих вопросах, что для человека, брошенного судьбой за грань цивилизованного мира, было, по тогдашнему времени, дороже золота…» [Д. в восп., т. 1, с. 335—336]

Сам Достоевский в письме к брату Михаилу писал в феврале 1854 г.: «Омск гадкий городишка. Деревьев почти нет. Летом зной и ветер с песком, зимой буран. Природы я не видал. Городишка грязный, военный и развратный в высшей степени. Я говорю про чёрный народ. Если б не нашёл здесь людей, я бы погиб совершенно…»

В Омске писатель побывал ещё раз на пути из Семипалатинска в Тверь в первой половине июля 1859 г. В 1857—1859 гг. в Омском кадетском корпусе учился пасынок Достоевского — П. А. Исаев.


ОПОЧИНИН Евгений Николаевич (1858—1928), историк, литератор, автор рассказов и очерков на театральные, исторические темы. С Достоевским познакомился в 1879 г. через А. П. Милюкова и написал воспоминания, где почти со стенографической точностью воспроизвёл свои «беседы» с писателем, проставляя точные даты этих встреч-бесед. В первых строках дан колоритный портрет писателя: «Фёдор Михайлович Достоевский. Наружность незначительная: немного сутуловат; волосы и борода рыжеваты, лицо худое, с выдавшимися скулами; на правой щеке бородавка. Глаза угрюмые, временами мелькает в них подозрительность и недоверчивость, но большею частью видна какая-то дума и будто печаль. В разговоре временами взор загорается, а иногда и грозит (разговор о Тургеневе). “Он всю мою жизнь дарил меня своей презрительной снисходительностью, а за спиной сплетничал, злословил и клеветал”…» [Д. в восп., т. 2, с. 381] Особенно любопытны в этих воспоминаниях как раз зафиксированные суждения Достоевского о И. С. Тургеневе.


ОПТИНА ПУСТЫНЬ — монастырь в Козельском уезде Калужской губернии, основанный в XIV в. — один из центров старчества на Руси. Старцы Оптиной пустыни неизменно привлекали к себе внимание выдающихся русских писателей. В разные годы здесь побывали Н. В. Гоголь, Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев, Н. С. Лесков и др. Достоевский посетил Оптину пустынь вместе с В. С. Соловьёвым в июне 1878 г., после смерти своего сына Алексея. Поездка заняла семь дней. Впечатления от посещения знаменитого монастыря отразились на страницах «Братьев Карамазовых».


ОРДЫНСКИЙ Карл Иванович, польский дворянин. После отбытия каторги и солдатчины по политическому делу жил в Семипалатинске и со временем стал казначеем 7-го Сибирского линейного батальона, в котором служил после выхода из острога Достоевский. По воспоминаниям очевидцев, Достоевский тесно общался с Ордынским, бывал у него в доме. Имя Ордынского упоминается в письме писателя к М. Д. Исаевой от 4 июня 1855 г. У Исаевых в доме, по свидетельству А. Е. Врангеля, Достоевский впервые встретил дочь Ордынского, Марину (род. в 1839 г.), которую после отъезда Исаевых в Кузнецк, учил и развивал, занимаясь с нею в доме друга-барона. Со временем, когда Достоевский женился на Исаевой, и они уже жили в Семипалатинске, эта красавица Марина (которая к тому времени сама была насильно выдана отцом замуж за старика хорунжего), вызывала ревность у Марии Дмитриевны, по свидетельству того же Врангеля, буквально преследуя кокетством бывшего своего «учителя».


ОРЛОВА Александра Павловна, знакомая Достоевских по Старой Руссе. О ней идёт речь в письме писателя от 2 марта 1875 г. к А. Н. Островскому, как председателю Общества русских драматических писателей и оперных композиторов: «Александра Павловна Орлова, жительница Старой Руссы и желающая получить здесь, при летнем сезонном театре, место агента со стороны Общества драматических писателей, просила меня, как живущего в Старой Руссе и уже три лета приезжающего на здешние воды, засвидетельствовать о её способностях к искомой ею должности и её характере. Сим с удовольствием свидетельствую о моём глубочайшем уважении к личности и характеру Александры Павловны, которую имею честь знать уже три года. Здешний же летний театр ей особенно известен, так как сама она, артистка в душе и нуждаясь в средствах к жизни, неоднократно и удачно исполняла на нём роли, но безо всякого контакта с антрепренёром и к составу труппы не принадлежала. К сему прибавлю, что Александра Павловна женщина уже известных лет, живёт одиноко и независимо и бесспорно пользуется глубочайшим уважением всего старорусского общества…»

Орлова активно участвовала в покупке Достоевскими дома в Старой Руссе, в период 1875—1877 гг. написала А. Г. Достоевской 8 писем, а также была близко знакома с А. И. Меньшовой (прототипом Грушеньки Светловой), всячески помогала ей.


ОРТ (Ort) Иоганнес (1847—1923), врач-немец в Эмсе, автор более 200 научных работ, в основном по туберкулёзу. Достоевский лечился у него от эмфиземы лёгких в 1874—1879 гг. Имя Орта неоднократно упоминается в его письмах к А. Г. Достоевской этого периода.


ОСТРОВСКИЙ Александр Николаевич (1823—1886), драматург, организатор и председатель Общества русских драматических писателей и оперных композиторов, автор более 40 пьес в прозе и стихах, многие из которых стали классическими: «Доходное место», «Гроза», «Женитьба Бальзаминова», «Бешеные деньги», «Лес», «Бесприданница», «Таланты и поклонники», «Снегурочка» и др. Достоевский познакомился с ним в Москве в 1861 г. и пригласил к участию в журнале «Время», в котором и появились две пьесы драматурга — «За чем пойдёшь, то и найдёшь» («Женитьба Бальзаминова») (1861, № 9) и «Грех да беда на кого не живёт» (1863, № 1). Островский согласился дать свою пьесу и для «Эпохи», но не успел из-за закрытия журнала. Встречались Достоевский и Островский на литературном вечере в Москве (1864) и на Пушкинских торжествах 1880 г.

Отзывы Достоевского об Островском довольно противоречивы. В письме к драматургу от 24 августа 1861 г. он восторженно оценил «За чем пойдёшь, то и А. Н. Островскийнайдёшь»: «Вашего несравненного Бальзаминова я имел удовольствие получить третьего дня и тотчас же мы, я и брат, стали читать его. Было и ещё несколько слушателей — не столько литераторов, сколько людей со вкусом неиспорченным. Мы все хохотали так, что заболели бока. Что сказать Вам о Ваших “Сценах”? Вы требуете моего мнения совершенно искреннего и бесцеремонного. Одно могу отвечать: прелесть…» В статье «Два лагеря теоретиков (по поводу “Дня” и кой-чего другого)» (1862) Достоевский поставил имя Островского в один ряд с А. С. Пушкиным, М. Ю. Лермонтовым, И. С. Тургеневым, Н. В. Гоголем. С другой стороны, Достоевский невысоко ценил исторические драмы Островского и, к примеру, писал А. Н. Майкову 26 октября /7 ноября/ 1868 г. в связи с журналом «Заря»: «Хорошо, если б журнал поставил себя сразу независимее собственно в литературном мире; чтоб, например, не платить двух тысяч за гнусную кутью вроде “Минина” или других исторических драм Островского, единственно для того, чтоб иметь Островского; а вот если комедию о купцах даст, то и заплатить можно…» В рабочей тетради 1876—1877 гг. содержится ещё более жёсткая запись: «Трагедия и сатира — две сестры и идут рядом и имя им обеим, вместе взятым: правда. Вот это бы и взял Островский, но силы таланта не имел, холоден, растянут (повести в ролях) и недостаточно весел, или, лучше сказать, комичен, смехом не владеет.

Островскому форма не далась. Островский хоть и огромное явление, но сравнительно с Гоголем это явление довольно маленькое, хотя и сказал новое слово: реализм, правда, и не совсем побоялся положительной подкладки…»

В начале 1860 гг. Достоевский намеревался написать статью «Гоголь и Островский», но замысел остался неосуществлённым. Сохранилось 5 писем Достоевского к Островскому (1861—1875) и 2 письма драматурга к писателю (1861, 1865)


ОСТРОГОРСКИЙ Виктор Петрович (1840—1902), историк литературы, педагог, редактор журнала «Детское чтение». Острогорский в начале 1860-х гг. познакомился с Достоевским и сотрудничал во «Времени». В 1870-е гг. Острогорский, уже будучи редактором детского журнала, приглашал писателя к участию в нём. По просьбе Острогорского Достоевский участвовал в благотворительном утреннике в пользу Ларинской гимназии 16 декабря 1879 г. в Благородном собрании в Петербурге. В газете «Молва» (1881, № 32) Острогорский после смерти писателя опубликовал очерк его памяти.


ОТТО (Онегин)Александр Фёдорович (1844—1925), создатель пушкинского музея в Париже, знакомый И. С. Тургенева. А. Г. Достоевская вспоминала: «Из нашей жизни за 1876 год запомнила одно маленькое недоразумение, очень взволновавшее моего мужа, у которого дня за два, за три пред тем был приступ эпилепсии. К Фёдору Михайловичу явился молодой человек, Александр Фёдорович Отто (Онегин), живший в Париже и впоследствии составивший ценную коллекцию пушкинских книг и документов. Г-н Отто объявил, что друг его, Ив. С. Тургенев, поручил ему побывать у Фёдора Михайловича и получить должные ему деньги. Муж удивился и спросил, разве Тургенев не получил от П. В. Анненкова тех пятидесяти талеров, которые он дал Анненкову для передачи Тургеневу в июле прошлого года, когда встретился с ним в поезде по дороге в Россию. Г-н Отто подтвердил получение от Анненкова денег, но сказал, что Тургенев помнит, что выслал Фёдору Михайловичу в Висбаден не пятьдесят, а сто талеров, а потому считает за Фёдором Михайловичем ещё пятьдесят. Муж очень взволновался, предполагая свою ошибку, и тотчас вызвал меня…» [Достоевская, с. 325]

В конце концов, всё разъяснилось, — ошибся на самом деле Тургенев. В результате этого инцидента Достоевский несколько дней нервничал и, вероятно, проклинал свою былую страсть к рулетке, заставлявшую его проигрываться в пух и прах, а затем просить взаймы деньги даже у своих «литературных врагов», а Отто-Онегин в результате потерял друга, ибо, как признался уже после смерти Достоевского его вдове — написал по горячим следам резкое письмо Тургеневу и тот на него обиделся.


«ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ» (1818—1884), журнал, основанный П. П. Свиньиным в Петербурге. В 1839—1867 гг. издателем-редактором был А. А. Краевский, при котором журнал расцвёл и стал со временем ведущим периодическим изданием либерально-западнического толка. В нём публиковались М. Ю. Лермонтов, В. Ф. Одоевский, В. А. Соллогуб, А. И. Герцен, И. С. Тургенев, Д. В. Григорович, А. В. Дружинин и др. известнейшие писатели того времени. Ведущим критиком стал В. Г. Белинский, который превратил ОЗ в орган нового направления в литературе — «натуральной школы». После ухода Белинского и ряда ведущих сотрудников из ОЗ в «Современник», журнал Краевского начал терять былую славу и популярность. С 1868 г. журнал перешёл в руки Н. А. Некрасова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Г. З. Елисеева, стал по существу преемником закрытого к тому времени революционно-демократического «Современника».

Творческая судьба Достоевского неразрывно связана с ОЗ: уже вторая его повесть, «Двойник», появилась на страницах этого журнала (1846) и затем все остальные его ранние произведения, написанные до ареста (за исключением только «Романа в девяти письмах», «Петербургской летописи» и «Ползункова»), были опубликованы в журнале Краевского. Здесь же появилась и первая публикация Достоевского после каторги («Маленький герой» — 1857), а затем была напечатана и одна из «сибирских» повестей — «Село Степанчиково и его обитатели» (1859). Через много лет, уже в некрасовских ОЗ появился роман Достоевского «Подросток» (1875). Кроме того, на страницах ОЗ в статьях Белинского началась история критического осмысления творчества писателя.


П

ПАВЛОВ Платон Васильевич (1823—1895), профессор Петербургского университета, один из организаторов воскресных школ. 2 марта 1862 г. Достоевский участвовал вместе с ним в литературно-музыкальном вечере в пользу Литературного фонда, где читал отрывки из «Записок из Мёртвого дома», а Павлов выступил с речью «Тысячелетие России», в которой, по сообщению газет, позволил себе выражения и возгласы против правительства. Вследствие этого Павлов, который пользовался славой «не совсем нормального человека», был выслан из столицы и пробыл в ссылке (Ветлуга, Кострома) до 1869 г.

В «Бесах» Достоевский изобразил Павлова в пародийном образе «третьего чтеца» на вечере в пользу гувернанток (ч. 3, гл. 1): «…вдруг окончательная катастрофа как бомба разразилась над собранием и треснула среди его: третий чтец, тот маньяк, который всё махал кулаком за кулисами, вдруг выбежал на сцену.

Вид его был совсем сумасшедший. С широкою, торжествующею улыбкой, полной безмерной самоуверенности, осматривал он взволнованную залу и, казалось, сам был рад беспорядку. Его ни мало не смущало, что ему придётся читать в такой суматохе, напротив, видимо радовало. Это было так очевидно, что сразу обратило на себя внимание. <…>

— Господа! — закричал изо всей силы маньяк, стоя у самого края эстрады и почти таким же визгливо-женственным голосом как и Кармазинов, но только без дворянского присюсюкивания: — Господа! Двадцать лет назад, накануне войны с пол-Европой, Россия стояла идеалом в глазах всех статских и тайных советников. Литература служила в цензуре; в университетах преподавалась шагистика; войско обратилось в балет, а народ платил подати и молчал под кнутом крепостного права. Патриотизм обратился в дранье взяток с живого и с мёртвого. Не бравшие взяток считались бунтовщиками, ибо нарушали гармонию. Берёзовые рощи истреблялись на помощь порядку. Европа трепетала... Но никогда Россия, во всю бестолковую тысячу лет своей жизни, не доходила до такого позора...

Он поднял кулак, восторженно и грозно махая им над головой, и вдруг яростно опустил его вниз, как бы разбивая в прах противника. Неистовый вопль раздался со всех сторон, грянул оглушительный аплодисман. Аплодировала уже чуть не половина залы; увлекались невиннейше: бесчестилась Россия всенародно, публично, и разве можно было не реветь от восторга?..»


ПАЛИБИН Н. А., петербургский домовладелец, с которым Достоевский заключил 3 марта 1860 г. контракт о найме квартиры № 10 в доме № 5 Нарвской части 1-го квартала «с водою, дровяником, ледником и чердаком с 3 апреля по 5 сентября 1860 г. за сто сорок р. сер.» [Летопись, т. 1, с. 285]


ПАЛЬМ Александр Иванович (1822—1885), петрашевец, поручик лейб-гвардии егерского полка, писатель (псевд. П. Альминский). С осени 1847 г. начал посещать «пятницы» М. В. Петрашевского, где особенно сдружился с С. Ф. Дуровым, жил с ним на одной квартире и активно участвовал в создании дуровского кружка. Был арестован 23 апреля 1849 г., приговорён к смертной казни, но после окончательного утверждения приговора ввиду его чистосердечного раскаяния он был помилован и переведён в том же чине поручика служить в Одессу без права повышения по службе. В своих «Объяснениях и показаниях…» Достоевский неоднократно упоминал имя Пальма и назвал его в ряду своих «приятелей». Пальм вспоминал позже, как Достоевский на прощание перед отправкой в Сибирь обнял его и бодро, весело сказал, что они непременно ещё увидятся.

А. И. ПальмВ 1856 г. с Пальма были сняты все ограничения, он вскоре вышел в отставку в чине майора. В 1867 г. Пальм взял к себе в дом тяжело больного Дурова и ухаживал за ним до самой его смерти в 1869 г. В 1870-е гг. Пальм активно занимался литературой, написал пьесы «Старый барин», «Наш друг Неуклюжев» и автобиографический роман «Алексей Слободин», в котором вывел себя под именем Андрюши Морица, а заглавного героя наделил чертами молодого Достоевского. Но Достоевскому, судя по всему, роман Пальма не понравился, и в редактируемом им «Гражданине» была опубликована отрицательная рецензия князя В. П. Мещерского (1873, № 1). В том же 1873 г. Пальм, занимая должность управляющего полтавским отделением Государственного банка, попал под суд за подлог и присвоение казённых денег, о чём Достоевский упомянул в письме к тому же Мещерскому от 1 марта 1874 г., назвав Пальма «вором».

А первая встреча Достоевского и Пальма после 30-летней разлуки случилась только 16 декабря 1879 г. на литературном утреннике в пользу нуждающихся учеников Ларинской гимназии, о чём вспоминал А. П. Острогорский и сам Пальм. После этого они встретились ещё на литературном вечере в пользу Высших женских курсов 14 декабря 1880 г., где оба выступили с чтением ролей из гоголевских пьес.


ПАЛЬШИН Леонид, домовладелец в Семипалатинске, у которого Достоевский в нанимал квартиру «с прислугою, с отоплением и со столом за 8 руб. сереб<ром> в месяц…» (Из письма М. М. Достоевскому от 9 ноября 1856 г.)


ПАНАЕВ Валериан Александрович (1824—1899), публицист, литератор, автор «Воспоминаний», которые печатались в «Русском слове» с 1893 по 1906 г. Рассказывая о своих встречах с Достоевским (а познакомились они ещё в 1845 г.) на страницах этих мемуаров, Панаев привёл любопытное суждение: «Меня всегда несколько коробило и коробит, когда даже поклонники Достоевского стремятся проводить параллель между ним и другими писателями: Тургеневым, Толстым и Гончаровым. Каждый предмет должен, для сравнения с другими, меряться соответствующей ему мерою. <…> Достоевский был глубочайший мыслитель, как Гоголь. Их надо мерить не только в длину и ширину, но и в глубину, тогда как к поименованным пред сим трём писателям подходит мера квадратная…» [Белов, т. 2, с. 76—77] По воспоминаниям В. Ф. Пуцыковича, Достоевский очень похвально отозвался о книге Панаева «Проект политической реформы в России», вышедшей в Париже в 1877 г., охарактеризовав её как «блестящее и истинно русское изложение мыслей о необходимой России внутренней реформе» [Там же].

Панаев вместе с Достоевским присутствовал 30 декабря 1877 г. на похоронах Н. А. Некрасова и тоже выступил с речью.


ПАНАЕВ Иван Иванович (1812—1862), литератор (псевд. Новый поэт), журналист, критик, соиздатель и соредактор Н. А. Некрасова по «Современнику»; первый муж А. Я. Панаевой. Панаев был одним из зачинателей «натуральной школы», его перу принадлежат физиологические очерки «Петербургский фельетонист», «Литературная тля», «Литературный заяц» и др., а так же многочисленные повести, фельетоны, пародии, мемуарная книга «Литературные воспоминания» (1861). Достоевский познакомился с ним в 1845 г., бывал у него в доме, даже увлёкся поначалу его женой, красавицей Авдотьей Яковлевной. Однако ж приятельские отношения между Достоевским и Панаевым длились недолго, автор «Бедных людей» перестал с ним общаться, как и с другими членами кружка В. Г. Белинского, когда отказался вместе с ними перейти в «лагерь» «Современника» и продолжил печататься в «Отечественных записках».

И. И. ПанаевЕсть предположение, что тоже Панаев участвовал в создании пасквильного «Послания Белинского к Достоевскому» (см. А. Н. Некрасов), поиздевавшись не только над литературными амбициями прославившегося товарища, но и над его здоровьем. Но ещё большую бестактность допустил Панаев позже, когда опубликовал в «Современнике» (1855, № 12) под псевдонимом Новый поэт свой очередной и как всегда бойкий фельетон «Литературные кумиры и кумирчики», в котором поглумился от всей своей «демократической» души над Достоевским, который в это время, отбыв каторгу, тянул такую же каторжную лямку солдатчины в Семипалатинске. Панаев зубоскалил вовсю, описывая, как они, «настоящие» литераторы, погубили по неосторожности этого народившегося «маленького гения», сделали его невзначай «кумирчиком», и он стал требовать носить его на руках, да всё «выше! выше!» И в конце Новый поэт сожалел-вздыхал: «Кумирчик наш стал совсем заговариваться и вскоре был низвергнут нами с пьедестала и совсем забыт… Бедный! Мы погубили его!..»

Панаев писал о Достоевском не просто как о мёртвом, ушедшем из этой (столичной) и вообще литературной и физической жизни, но как о человеке, целиком и полностью исчезнувшем даже из памяти читателей. Конечно, Панаев был Панаевым. Это по его адресу тот же Белинский как-то обмолвился, мол, от таких недостатков как у Панаева «дóлжно исправлять людей гильотиною». А известный в то время поэт Н. Ф. Щербина и вовсе уничтожил Ивана Ивановича прижизненной (1860 г.) убийственной эпиграммой-эпитафией и уже в первой строке как бы поправил Панаева-фельетониста, констатировав, кому в действительности уже и при жизни не светило уважение народной памяти:

«Лежит здесь, вкушая обычный покой неизвестности,
Панашка, публичная девка российской словесности».

Перу же Щербины принадлежит ещё одна убийственная эпиграмма на Панаева, написанная примерно в тот же период:

«Когда с Панаевым встречаюсь я порой,
При людях мне тогда неловко и конфузно,
Как будто кто передо мной
Показывает гузно». [Волгин, с. 412, 514, 531]

Да, Панаев был Панаевым. Но его гадкий пасквиль 1955 года на Достоевского появился в С, надо полагать, с согласия Некрасова.

В свою очередь, Достоевский, по свидетельству С. Д. Яновского, отзывался о Панаеве «не особенно одобрительно» и не признавал в нём художественного таланта [Д. в восп., т. 1, с. 238].


ПАНАЕВА (урожд. Брянская, во втором браке Головачева) Авдотья Яковлевна (1819—1893), жена И. И. Панаева (с 1837 г.), гражданская жена Н. А. Некрасова (с середины 1840-х гг.); писательница (псевд. Н. Станицкий), автор повести «Семейство Тальниковых», романа «Женская доля», совместно с Некрасовым написанных романов «Три страны света» и «Мёртвое озеро». Наиболее значительное произведение Панаевой — «Воспоминания» (1889), в которых несколько страничек уделено и Достоевскому. Впервые они встретились 15 ноября 1845 г., когда автор ещё не опубликованных, но уже широко известных в литературных кругах «Бедных людей» впервые посетил дом Панаевых. Авдотья Яковлевна вспоминала: «С первого взгляда на Достоевского видно было, что это страшно нервный и впечатлительный молодой человек. Он был худенький, маленький, белокурый, с болезненным цветом лица; небольшие серые глаза его как-то тревожно переходили с предмета на предмет, а бледные губы нервно передергивались.

А. Я. ПанаеваПочти все присутствовавшие тогда у нас уже были ему знакомы, но он, видимо, был сконфужен и не вмешивался в общий разговор. Все старались занять его, чтобы уничтожить его застенчивость и показать ему, что он член кружка. С этого вечера Достоевский часто приходил вечером к нам. Застенчивость его прошла, он даже выказывал какую-то задорность, со всеми заводил споры, очевидно из одного упрямства противоречил другим. По молодости и нервности, он не умел владеть собой и слишком явно высказывал своё авторское самолюбие и самомнение о своем писательском таланте. Ошеломлённый неожиданным блистательным первым своим шагом на литературном поприще и засыпанный похвалами компетентных людей в литературе, он, как впечатлительный человек, не мог скрыть своей гордости перед другими молодыми литераторами, которые скромно выступили на это поприще с своими произведениями. С появлением молодых литераторов в кружке беда была попасть им на зубок, а Достоевский, как нарочно, давал к этому повод своею раздражительностью и высокомерным тоном, что он несравненно выше их по своему таланту. И пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах; особенно на это был мастер Тургенев — он нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался…» [Д. в восп., т. 1, с. 218]

Панаева была общепризнанной красавицей. Достоевский впоследствии в «Преступлении и наказании» «одарит» её именем и некоторыми чертами лица красавицу Авдотью Раскольникову: «Она была бледна, но не болезненно бледна; лицо её сияло свежестью и здоровьем. Рот у ней был немного мал, нижняя же губка, свежая и алая, чуть-чуть выдавалась вперёд, вместе с подбородком, — единственная неправильность в этом прекрасном лице, но придававшая ему особенную характерность и, между прочим, как будто надменность. Выражение лица её всегда было более серьёзное, чем весёлое, вдумчивое; зато как же шла улыбка к этому лицу, как же шёл к ней смех, веселый, молодой, беззаветный!..»

Достоевский, до этого не знавший женской любви, впервые увлёкся именно Панаевой, но «роман» его не был продолжителен и уместился между строками двух писем к М. М. Достоевскому. 16 ноября 1845 г. он писал брату: «Вчера я в первый раз был у Панаева и, кажет<ся>, влюбился в жену его. Она умна и хорошенькая, вдобавок любезна и пряма донельзя…» А уже 1 февраля 1846 г. признаётся-констатирует: «Я был влюблён не на шутку в Панаеву, теперь проходит…»

Достоевский быстро понял, что на взаимность ему рассчитывать не приходится — у Панаевой в самом разгаре был роман с Некрасовым, да и без того поклонников хватало.


ПАНОВ Михаил Михайлович (1836—1897), московский фотограф, автор фотопортрета Достоевского, сделанного 9 июня 1880 г., после «Пушкинской речи». А. Г. Достоевская вспоминала: «Рассказывал мне Фёдор Михайлович и о том, что на следующее утро к нему приехал лучший тогдашний московский фотограф, художник Панов, и упросил Фёдора Михайловича дать ему возможность снять с него портрет. Так как муж мой торопился уехать из Москвы, то, не теряя времени, отправился с Пановым в его фотографию. Впечатления вчерашних знаменательных для Фёдора Михайловича событий живо отпечатлелись на сделанной художником фотографии, и я считаю этот снимок художника Панова наиболее удавшимся из многочисленных, но всегда различных (благодаря изменчивости настроения) портретов Фёдора Михайловича. На этом портрете я узнала то выражение, которое видала много раз на лице Фёдора Михайловича в переживаемые им минуты сердечной радости и счастья…» [Достоевская, с. 387] Очень одобрительно отзывался об этом фотопортрете писателя художник И. Н. Крамской и сопоставлял его по силе художественной выразительности с известным портретом кисти В. Г. Перова.


ПАНОВ Фёдор Андреевич (1804—1870), полковник Генерального штаба (впоследствии генерал-майор), военный губернатор Семипалатинска (с 1857 г.). Достоевский впервые упоминает его имя в письме к А. Е. Врангелю от 9 марта 1857 г.: «Говорят, что к нам назначен губернатором какой-то Генерального штаба полковник Панов — правда ли?..» П. П. Семёнов-Тян-Шанский, который посещал Семипалатинск, вспоминал: «При этом я встретил самый предупредительный приём со стороны губернатора, генерал-майора Главного штаба Панова, который, будучи предупреждён о моем приезде, выслал мне навстречу своего адъютанта, блестящего армейского офицера Демчинского, любезно пригласившего меня остановиться у него, так как в Семипалатинске в то время никаких гостиниц не было. Но всего более обрадовал меня Демчинский деликатно устроенным сюрпризом: он мне представил совершенно неожиданно у себя на квартире одетого в солдатскую шинель дорогого мне петербургского приятеля Фёдора Михайловича Достоевского, которого я увидел первым из его петербургских знакомых после его выхода из “Мёртвого дома”. Достоевский наскоро рассказал мне все, что ему пришлось пережить со времени его ссылки. При этом он сообщил мне, что положение своё в Семипалатинске он считает вполне сносным, благодаря добрым отношениям к нему не только своего прямого начальника, батальонного командира, но и всей семипалатинской администрации. Впрочем, губернатор считал для себя неудобным принимать разжалованного в рядовые офицера как своего знакомого, но не препятствовал своему адъютанту быть с ним почти в приятельских отношениях…» [Д. в восп., т. 1, с. 306]

Впоследствии бывший ротный командир Достоевского А. И. Гейбович сообщал писателю в письме от 25 марта 1860 г. о болезни Панова, от которой тот, судя по всему, благополучно излечился и был семипалатинским губернатором ещё до 1863 г.


ПАНТЕЛЕЕВ Григорий Фомич (1843—1901), владелец (вместе с братом П. Ф. Пантелеевым) типографии в Петербурге, где печатались произведения Достоевского, кредитор писателя. Имя его неоднократно упоминается в переписке Достоевского с женой.


ПАНТЕЛЕЕВ Пётр Фомич (1853—1905), владелец (вместе с братом П. Ф. Пантелеевым) типографии в Петербурге, где печатались произведения Достоевского, кредитор писателя. Имя его неоднократно упоминается в переписке Достоевского с женой. А. Г. Достоевская вспоминала: «Но особенно Фёдор Михайлович был доволен, когда, за два года до кончины, ему удалось подарить мне серьги с бриллиантами, по одному камню в каждой. Стоили они около двухсот рублей, и по поводу покупки их муж советовался с знатоком драгоценных вещей П. Ф. Пантелеевым…» [Достоевская, с. 324—325]


ПАНТЕЛЕЕВА, петербургская ростовщица, с которой Достоевский имел дела в 1865—1866 гг. (как раз создавая в этот период образ процентщицы Алёны Ивановны в «Преступлении и наказании»).


ПАНЮТИН Лев Константинович (1831—1882), поэт, журналист (псевд. Нил Адмирари). Замысел рассказа «Бобок» связан с заметкой Панютина в «Голосе» (1873, № 14, 14 янв.), в которой автор сравнивал «Дневник писателя» с «Записками сумасшедшего» Н. В. Гоголя и утверждал, что достаточно взглянуть на портрет Достоевского кисти В. Г. Перова, выставленный в то время в Академии художеств, дабы понять, что это «портрет человека, истомлённого тяжким недугом», то есть — душевнобольного. В рассказе писатель обыгрывает эти выпады развязного журналиста.

Впоследствии Панютин вместе с Достоевским присутствовал на похоронах Н. А. Некрасова и читал над могилой свои стихи.


ПАПКОВА Людмила, кредитор Достоевского в 1860-е гг., а в 1873 г. — автор «Гражданина», где были опубликованы несколько её стихотворений со значительной правкой редактора. Известны одна записка Папковой к Достоевскому 1865 г. по поводу просроченных векселей и одно письмо 1873 г. о стихах и со стихами. Имя её упоминается в записной тетради писателя.


ПАПРИЦ Константин Эдуардович (1858—1883), студент Петровской земледельческой академии. Он был тем самым молодым человеком, о котором Достоевский сообщал в своём эмоциональном письме к А. Г. Достоевской 8 июня 1880 г. сразу после грандиозного успеха своей Пушкинской речи: «Заседание закрылось. Я бросился спастись за кулисы, но туда вломились из залы все, а главное женщины. Целовали мне руки, мучали меня. Прибежали студенты. Один из них, в слезах, упал передо мной в истерике на пол и лишился чувств…» Этот обморок впечатлительного студента зафиксировали многие мемуаристы, оставившие свидетельства о Пушкинских торжествах.

Вероятно, именно после волнений этого дня Паприц почувствовал влечение к литературному творчеству и впоследствии опубликовал в периодической печати несколько стихотворений, очерков и повесть «На Волге».


ПАТТОН Оскар Петрович (1823—после 1869), товарищ Достоевского по Главному инженерному училищу, с которым он хотел вместе переводить роман Э. Сю «Матильда», о чём сообщал М. М. Достоевскому 31 декабря 1843 г. и предлагал брату к ним присоединиться. В январе 1844 г. Достоевский уже поведал Михаилу подробности и план работы: «Теперь к делу; это письмо деловое. <…> Редакторство поручено мне, и перевод хорош будет. Паттон — человек драгоценный, когда дело дойдёт до интереса. А ведь ты знаешь, что подобные товарищи в аферах лучше самых бескорыстных друзей. Ты непременно нам помоги и постарайся перевесть щегольски. Книгу я тебе хотел послать с этой же почтою, но она у Паттона, а он куда-то пропал. Пришлю с следующею. Но ради Бога не выдай, милейший! Переводи с перепиской. Не худо, если бы крайним сроком прислал ты нам перевод к 1-му марта. Тут мы сами все кончим свои участки, и перевод пойдёт в цензуру. Цензор Никитенко знаком Паттону и обещал процензуровать в 2 недели. 15 марта печатаем всё разом и много что к половине апреля выдаём. — Спросишь, где достали деньги; я сколочусь и дам 500. Паттон — 700; у него они есть; и маменька Паттона 2 000. Она даёт сыну деньги по 40 процентов. Этих денег вельми довольно для печатания. Остальное в долг…»

Однако ж 14 февраля 1844 г. Достоевский сообщил брату: «Дело шло очень хорошо. Деньги нам давала взаймы мать Паттона, которая дала в том честное слово. Но Паттон в апреле едет на Кавказ служить под командою отца, вместе с своею материю; он говорит, что непременно окончит перевод и мне поручит печатание и продажу. Но мне что-то не верится, чтобы такие жиды, как Паттоны, захотели поверить до 3000 р. мне на дело, как бы то ни было, а рискованное; для них двойной риск. Несмотря на то Паттон переводит. <…> Все эти причины понудили меня просить тебя, друг мой, оставить покамест перевод. Весьма в недолгом времени уведомлю тебя последним решением; но, вероятно, не в пользу перевода: сам суди…» Так и случилось в итоге блистательный проект коллективного перевода Э. Сю не осуществился, а вскоре Достоевский уже единолично взялся за перевод романа другого французского писателя — «Евгения Гранде» О. Де Бальзака.

Паттон же литературу оставил и пошёл по дипломатической линии, был впоследствии русским консулом в Ницце.


«ПЕРВОЕ АПРЕЛЯ» («1 апреля»), юмористический иллюстрированный альманах, изданный Н. А. Некрасовым в Петербурге в 1846 г. В него вошли многие материалы из не пропущенного цензурой альманаха «Зубоскал», в том числе и рассказ «Как опасно предаваться честолюбивым снам», написанный совместно Достоевским, Некрасовым и Д. В. Григоровичем. Совместно с Григоровичем Достоевский написал и «Вступление» к альманаху «Первое апреля».


ПЕРОВ Василий Григорьевич (1833—1882), художник, один из организаторов Товарищества передвижных выставок, автор ставших классическими полотен «Проводы покойника», «Тройка», «Проповедь в селе», «Охотники на привале», «А. Н. Островский» и др. Достоевский высоко ценил творчество этого художника и ещё в статьях «Выставка в Академии художеств за 1860—61 год» (1861) и «По поводу выставки» (ДП, 1873) тепло отозвался о картинах Перова «Проповедь на селе» и «Охотники на привале».

К числу шедевров его живописи принадлежит и глубоко психологический портрет Достоевского, написанный в 1872 г. по заказу П. М. Третьякова. А. Г. Достоевская вспоминала историю его создания: «В эту же зиму П. М. Третьяков, владелец знаменитой Московской картинной галереи, просил у мужа дать возможность нарисовать для галереи его портрет. С этой целью приехал из Москвы знаменитый художник В. Г. Перов. Прежде чем начать работу, Перов навещал нас каждый день в течение недели; заставал Фёдора Михайловича в самых различных настроениях, беседовал, вызывал на споры и сумел подметить самое характерное выражение в лице мужа, именно то, которое Фёдор Михайлович имел, когда был погружён в свои художественные мысли. Можно бы сказать, что Перов уловил на портрете “минуту творчества Достоевского”. <…> Перов был умный и милый человек, и муж любил с ним беседовать. Я всегда присутствовала на сеансах и сохранила о Перове самое доброе воспоминание…» [Достоевская, с. 241]

Осенью 1872 г. Достоевский навещал в Москве Перова и свои впечатления изложил в письме к жене от 9 октября 1872 г.: «Вчера заезжал к Перову, познакомился с его женою (молчаливая и улыбающаяся особа). Живёт Перов в казённой квартире, если б оценить на петербургские деньги, тысячи в две или гораздо больше. Он, кажется, богатый человек. Третьяков не в Москве, но я и Перов едем сегодня осматривать его галерею, а потом я обедаю у Перова…»


ПЕТЕРБУРГ ДОСТОЕВСКОГО. Москвич по рождению, Достоевский впервые был привезён в северную столицу в первой половине мая 1837 г. отцом, для определения в Главное инженерное училище. С тех пор Петербург стал его судьбой: из своих неполных 60 лет жизни писатель прожил в нём ровно половину — без малого 30 лет, «отлучившись» только на 10 лет в Сибирь, на 4 года за границу и выезжая на краткое время в Старую Руссу и Эмс. В Петербурге Достоевский женился второй раз (можно сказать — уже по-настоящему) на А. Г. Сниткиной, здесь родились трое из его четверых детей, здесь жил самый близкий человек из его родных, старший брат М. М. Достоевский, здесь он вместе с братом выпускал журналы «Время» и «Эпоха», затем редактировал «Гражданин», основал и выпускал «Дневник писателя». Наконец, в Петербурге созданы-написаны почти все произведения писателя, кроме «Дядюшкиного сна», «Села Степанчикова и его обитателей», «Идиота», «Вечного мужа» и начала «Бесов». Действия в подавляющем числе рассказов, повестей и романов Достоевского также происходит в основном в Петербурге. Понятие «Петербург Достоевского» создали такие подчёркнуто «петербургские» вещи писателя, как «Бедные люди», «Двойник», «Белые ночи», «Униженные и оскорблённые», «Записки из подполья», «Преступление и наказание», «Подросток», не говоря уж о публицистике, где тема «петербургского периода» в истории России занимала ключевое место.

Немало адресов в Петербурге связано с именем Достоевского, но один дом особенно значим в этом плане. В письме от 1 февраля 1846 г. писатель извещал брата Михаила: «Я переехал с квартиры и нанимаю теперь две превосходно меблированные комнаты от жильцов. <…> Адрес мой: у Владимирской церкви, на углу Гребецкой улицы и Кузнечного переулка, дом купца Кучина, в № 9-м». А в письме от 10 октября 1878 г. уже к младшему брату, Н. М. Достоевскому, писатель сообщал: «Мы уже с неделю как приехали из Старой Руссы. Квартиру наняли: на углу Ямской и Кузнечного переулка (близ Владимирской церкви), дом № 2 и 5-й, квартира № 10. Приходи…» Речь в этих двух письмах идёт об одном и том же доме (ныне ул. Достоевского, 5), в котором писатель в 1846 г. прожил всего несколько месяцев, закончил «Двойника» и съехал, а затем вернулся через 30 с лишним лет в этот же дом, жил в нём до самой смерти и написал здесь свой последний роман «Братья Карамазовы».

Портреты-пейзажи Петербурга можно найти в каждом «петербургском» произведении Достоевского и, как правило, это — слякоть, дождь пополам со снегом, туман, промозглость, серое небо… И всё же наиболее характерный и можно даже сказать психологический портрет города, хотя и в несколько другом колорите, был дан писателем в ранней повести «Слабое сердце» (1848) и затем практически дословно повторён в фельетоне «Петербургских сновидениях в стихах и прозе» (1861): «Помню, раз, в зимний январский вечер, я спешил с Выборгской стороны к себе домой. Был я тогда ещё очень молод. Подойдя к Неве, я остановился на минутку и бросил пронзительный взгляд вдоль реки в дымную, морозно-мутную даль, вдруг заалевшую последним пурпуром зари, догоравшей в мглистом небосклоне. Ночь ложилась над городом, и вся необъятная, вспухшая от замёрзшего снега поляна Невы, с последним отблеском солнца, осыпалась бесконечными мириадами искр иглистого инея. Становился мороз в двадцать градусов... Мёрзлый пар валил с усталых лошадей, с бегущих людей. Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель обеих набережных подымались и неслись вверх по холодному небу столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе... Казалось, наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грёзу, на сон, который в свою очередь тотчас исчезнет и искурится паром к тёмно-синему небу. Какая-то странная мысль вдруг зашевелилась во мне. Я вздрогнул, и сердце моё как будто облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вскипевшей от прилива могущественного, но доселе незнакомого мне ощущения. Я как будто что-то понял в эту минуту, до сих пор только шевелившееся во мне, но ещё не осмысленное; как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый и известный только по каким-то тёмным слухам, по каким-то таинственным знакам. Я полагаю, что с той именно минуты началось моё существование...»

Без Петербурга судьба Достоевского немыслима, но Петербург, вне всякого сомнения, сократил его дни. По состоянию здоровья ему просто нельзя было жить в Петербурге, в этом гнилом, убийственном особенно для больных-лёгочников и эпилептиков мегаполисе, хотя бы в последний период своей жизни. Он понимал это. Осенью 1867 г., ещё в самом начале жизни своей за границей (когда он думал-надеялся, что поехал туда на краткое время), Достоевский в письме к С. Д. Яновскому от 28 сентября /10 окт./ спрашивал его не только как товарища-друга, но и как доктора, отлично знавшего истории болезней писателя: «…не лучше ли было бы для меня (для моего здоровья, для моей падучей) оставить Петербург и перебраться в Москву?» И тут же следом утвердительно добавляет: «Я сам хорошо знаю, что Москва немного (Намного? –– Н. Н.) лучше…» Письмо это написано по-французски, так что, действительно, может быть, в оригинале сказано «намного лучше»? Впрочем, это не суть важно, важно, что Яновский в ответном письме от 16 декабря 1867 г. категорически советовал осуществить это благое намерение по возвращении из-за границы без всяких раздумий: «…переезжайте к нам в Москву. Климат здешний несомненно окажет на Вас более благоприятное влияние, нежели в Северной Пальмире <…>. Имея даже в виду особенное Ваше расположение к нервным атакам <…> здесь будет для Вас лучше, чем в питерских туманах и частых в нём барометрических переменах…» [ПСС, т. 282, с. 501]

Казалось бы, сам Бог велел послушаться этого совета! Ведь практически вся зрелая творческая жизнь Достоевского была связана с московским журналом «Русский вестник», в той же Москве жили-проживали ближайшие родственники (сестры В. М. Достоевская (Иванова) и В. М. Достоевская (Карепина) с семьями), давнишние хорошие товарищи-знакомые вроде поэта А. Н. Плещеева, первопрестольная была центром столь близкого писателю славянофильства, да и, опять же, Москва была и «малой родиной» Достоевского, но… Но Достоевский продолжал жить в «чахло-золотушном» (убийственный эпитет всё того же Яновского) Петербурге, хотя по-прежнему мечтая вырваться из него: «…климат петербургский для меня решительно становится невыносим. <…> если Бог даст веку, непременно устроюсь где-нибудь не в Петербурге. Полагаю, что перееду окончательно в Москву…» (из письма к Е. П. Ивановой от 5 /17/ июня 1875 г. А всего за пять дней до кончины (!) писатель, строя с женой планы на лето, развивал идею покупки своей земли неподалёку от Москвы в Шацком уезде, намереваясь стать помещиком, сельским жителем, начать дышать, наконец, свежим воздухом. Стоит вспомнить в связи с этим весьма характерную строку-штрих в описании внешности сельского барина Свидригайлова: «…и цвет лица был свежий, не петербургский».

Достоевский так и остался петербуржцем. Ему суждено было жить в этом «самом отвлечённом и умышленном городе на всём земном шаре» («Записки из подполья»), умереть в нём и стать одним из самых глубоких и прославленных его летописцев-художников.


«ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», альманах, изданный Н. А. Некрасовым в январе 1846 г. Среди авторов, помимо самого Некрасова, были — А. И. Герцен (Искандер), А. Н. Майков, И. И. Панаев, В. А. Соллогуб, В. Ф. Одоевский, И. С. Тургенев и другие уже известные к тому времени писатели. В этом издании Обложкапоявилось и первое произведение Достоевского — «Бедные люди», которым сборник открывался. По мнению всех рецензентов, даже тех, кто ругал издание Некрасова, именно этот роман и стал «гвоздём» сборника. Белинский свою рецензию на «Петербургский сборник» так и начал: «“Бедные люди”, роман г. Достоевского, в этом альманахе — первая статья и по месту и по достоинству. Начинаем с неё…» (ОЗ, 1846, № 3) и далее критик, после подробного разбора, объявил «Петербургский сборник» и в первую очередь роман Достоевского — программными для «натуральной школы».

По предложению Белинского, авторы, имеющие средства, отдали свои произведения в альманах бесплатно (Герцен, Тургенев, Панаев, Одоевский и др.), те же, кто нуждался, гонорар получили (вроде переводчика А. И. Кронеберга). Достоевский сообщал брату Михаилу в письме от 8 октября 1845 г.: «Терзаемый угрызениями совести, Некрасов забежал вперёд зайцем и к 15 генварю обещал мне 100 руб. серебром за купленный им у меня роман “Бедные люди”. Ибо сам чистосердечно признался, что 150 р. сереб<ром> плата не христианская. И посему 100 р. сереб<ром> набавляет мне сверх из раскаяния…»

Именно с «Петербургским сборником» связана литературная сплетня, будто роман Достоевского в нём был обведён-выделен «каймой» (см. П. А. Анненков).


ПЕТЕРСОН Николай Павлович (1844—1919), участник революционного движения 1860-х гг., был учителем одной из школ Л. Н. Толстого, привлекался по каракозовскому делу, отсидел 6 месяцев в тюрьме. В конце 1860-х гг. служил в Чертковской библиотеке, где познакомился с Н. Ф. Фёдоровым, стал его учеником, пропагандистом его учения, способствовал изданию его «Философии общего дела». Автор труда «Н. Ф. Фёдоров и его книга “Философия общего дела” в противоположность учению Л. Н. Толстого “о непротивлении” и другим идеям нашего времени» (1912). В марте 1876 г. Петерсон прислал Достоевскому из г. Керенска Пензенской губернии свою статью, о которой Достоевский сказал, что она «доставила ему редкое удовольствие» и начало которой писатель привёл в мартовском выпуске ДП за 1876 г. Чуть позже, 24 марта 1878 г., Достоевский ответил на другое письмо Петерсона с рассказом об учении Фёдорова и сообщал, что прочёл письмо Петерсона молодому философу Вл. С. Соловьёву, так как в мыслях Фёдорова и Соловьёва есть «много сходного». Именно в этот период Достоевский начинал работу над «Братьями Карамазовыми» и учение Фёдорова о бессмертии души впрямую сопрягалось с одной из ключевых тем романа.


ПЕТРАШЕВСКИЙ (Буташевич-Петрашевский) Михаил Васильевич (1821—1866), чиновник Министерства иностранных дел, организатор общества петрашевцев, утопический социалист. С 1844 г. вокруг Петрашевского начал складываться кружок, который собирался в определённый день у него в доме («пятницы» Петрашевского), где обсуждались литературные, общественные, политические вопросы, дебатировались труды европейских социалистов-утопистов, в первую очередь — Ш. Фурье. Со временем внутри общества образовались отдельные кружки (С. Ф. Дурова, Н. А. Спешнева и др.) с более радикальными разговорами и целями. Достоевский познакомился с Петрашевским весной 1846 г. и начал посещать его «пятницы», где читал отрывки из своих произведений, а затем и письмо В. Г. Белинского к Н. В. Гоголю, которое послужило в ходе следствия главным пунктом обвинения против него. Петрашевский был арестован 23 апреля 1849 г., приговорён к смертной казни, заменённой бессрочной каторгой. Отбывал каторгу в Забайкалье (Александровский Завод), в 1856 г. вышел на поселение, жил в Иркутске, сотрудничал в «Иркутских ведомостях», затем жил и умер в Енисейском округе.

М. В. ПетрашевскийВ своих «Объяснениях и показаниях…» Достоевский сообщал: «Знакомство наше было случайное. Я был, если не ошибаюсь, вместе с Плещеевым, в кондитерской у Полицейского моста и читал газеты. Я видел, что Плещеев остановился говорить с Петрашевским, но я не разглядел лица Петрашевского. Минут через пять я вышел. Не доходя Большой Морской, Петрашевский поровнялся со мною и вдруг спросил меня: “Какая идея вашей будущей повести, позвольте спросить?” Так как я не разглядел Петрашевского в кондитерской и он там не сказал со мною ни слова, то мне показалось, что Петрашевский совсем посторонний человек, попавшийся мне на улице, а не знакомый Плещеева. Подоспевший Плещеев разъяснил мое недоумение: мы сказали два слова и, дошедши до Малой Морской, расстались. Таким образом, Петрашевский с первого раза завлёк моё любопытство. Эта первая встреча с Петрашевским была накануне моего отъезда в Ревель, и увидал я его потом уже зимою. Мне показался он очень оригинальным человеком, но не пустым; я заметил его начитанность, знания. Пошёл я к нему в первый раз уже около поста, сорок седьмого года. <…> В первые два года знакомства я бывал у Петрашевского очень редко; иногда не бывал по три, по четыре месяца и более. В последнюю же зиму я стал ходить к нему чаще. Но тоже из месяца в месяц. Впрочем, не ровно. Иногда бывал два раза сряду; другой раз пропускал целый месяц. Так, например, в марте месяце я не был ни разу. Стал я ходить чаще из любопытства; кроме того, я встречал там некоторых знакомых. Наконец, сам принимал иногда участие в разговоре, в споре, который, оставаясь неоконченным в один вечер, невольно позывал меня идти в другой раз и докончить спор…»

И в ходе следствия же Достоевский дал Петрашевскому развёрнутую характеристику: «Я никогда не был в очень коротких отношениях с Петрашевским, хотя и езжал к нему по пятницам, а он, в свою очередь, отдавал мне визиты. Это одно из таких знакомств моих, которым я не дорожил слишком много, не имея сходства ни в характере, ни во многих понятиях с Петрашевским. <…> Меня всегда поражало много эксцентричности и странности в характере Петрашевского. Даже знакомство наше началось тем, что он с первого разу поразил моё любопытство своими странностями. Но езжал я к нему нечасто. Случалось, что я не бывал у него иногда более полугода. В последнюю же зиму, начиная с сентября месяца, я был у него не более восьми раз. Мы никогда не были коротки друг с другом, я думаю, что во всё время нашего знакомства мы никогда не оставались вместе, одни, глаз на глаз, более получаса. Я даже заметил положительно, что он, заезжая ко мне, как будто исполняет долг учтивости; но что, например, вести со мной долгой разговор ему тягостно. Да и со мной было то же самое; потому что, повторяю, у нас мало было пунктов соединения и в идеях и в характерах. Мы оба опасались долго заговариваться друг с другом; потому что с десятого слова мы бы заспорили, а это нам обоим надоело. Мне кажется, что взаимные впечатления наши друг о друге одинаковы. <…> Впрочем, я всегда уважал Петрашевского как человека честного и благородного.

Об эксцентричностях и странностях его говорят очень многие, почти все, кто знают или слышали о Петрашевском, и даже по ним делают своё о нём заключение. Я слышал несколько раз мнение, что у Петрашевского больше ума, чем благоразумия. Действительно, очень трудно было бы объяснить многие из его странностей. Нередко при встрече с ним на улице спросишь: куда он и зачем? — и он ответит какую-нибудь такую странность, расскажет такой странный план, который он только что шёл исполнить, что не знаешь, что подумать о плане и о самом Петрашевском. Из-за такого дела, которое нуля не стоит, он иногда хлопочет так, как будто дело идёт обо всём его имении. Другой раз спешит куда-нибудь на полчаса кончить маленькое дельце, а кончить это маленькое дельце можно разве только в два года. Человек он вечно суетящийся и движущийся, вечно чем-нибудь занят. Читает много; уважает систему Фурье и изучил её в подробности. Кроме того, особенно занимается законоведением. <…> Трудно сказать, чтоб Петрашевский (наблюдаемый как политический человек) имел какую-нибудь свою определённую систему в суждении, какой-нибудь определённый взгляд на политические события. Я заметил в нём последовательность только одной системе; да и та не его, а Фурье. Мне кажется, что именно Фурье и мешает ему смотреть самобытным взглядом на вещи. Впрочем, могу утвердительно сказать, что Петрашевский слишком далек от идеи возможности немедленного применения системы Фурье к нашему общественному быту. В этом я всегда был уверен…» [ПСС, т. 18, с. 117—138]

Однако ж Достоевский не счёл нужным предъявлять Секретной следственной комиссии свои самые резкие суждения о Петрашевском: по воспоминаниям А. Н. Майкова, писатель называл Петрашевского «дураком, актёром и болтуном» и считал, что у него ничего путного» не выйдет [Там же, с. 191]

Отдельные черты Петрашевского отразились в образе Петра Верховенского из «Бесов».


ПЕТРАШЕВЦЫ, общество разночинной молодёжи в Петербурге во 2-й половине 1840-х гг., в основном, утопические социалисты (фурьеристы). Собирались на «пятницах» у М. В. Петрашевского, обсуждали теоретические вопросы, разбирали учения Ш. Фурье, К. А. Сен-Симона, Р. Оуэна и др. Внутри общества со временем образовались кружки (С. Ф. Дурова и Н. А. Спешнева, Н. С. Кашкина и др.), в которых обсуждались более кардинальные вопросы — организация тайного революционного общества, создание подпольной типографии, подготовка восстания. В среде петрашевцев создавалась агитационная литература для народа: «Десять заповедей» П. Н. Филиппова, «Солдатская беседа» Н. П. Григорьева и др. Достоевский активно посещал собраниях у Петрашевского с весны 1846 г., участвовал в дискуссиях, читал вслух отрывки из своих произведений, а также письмо В. Г. Белинского к Н. В. Гоголю, что и послужило впоследствии главным обвинительным пунктом при вынесении ему смертного приговора.

23 апреля 1849 г. петрашевцы по доносу П. Д. Антонелли были арестованы. Всего по этому делу, которое расследовала Секретная следственная комиссия, проходило 123 человека, из них 21 получили смертный приговор: «титулярного советника Буташевича-Петрашевского, неслужащего дворянина Спешнева, поручиков Момбелли и Григорьева, штабс-капитана Львова 2-го, студента Филиппова, кандидата Ахшарумова, студента Ханыкова, коллежского асессора Дурова, отставного поручика Достоевского, коллежского советника Дебу 1-го, коллежского секретаря Дебу 2-го, учителя Толля, титулярного советника Ястржембского, неслужащего дворянина Плещеева, титулярного советника Кашкина и Головинского, поручика Пальма, титулярного советника Тимковского, коллежского секретаря Европеуса и мещанина Шапошникова подвергнуть смертной казни расстрелянием…» [ПСС, т. 18, с. 190]

Генерал-аудиториатом, а затем и Николаем I приговор был заменён каторгой и ссылкой, но приговорённые к смерти были 22 декабря 1849 г. выведены на эшафот на Семёновском плацу, прошли-испытали весь обряд смертной казни. В 1856 г., при восшествии на престол Александра II, участь петрашевцев была облегчена, многие из них со временем вернулись в Центральную Россию, в Петербург.


ПЕТРОВ Афанасий Константинович, священник русской церкви в Женеве. С ним и его женой Ольгой Достоевский познакомился весной 1868 г. О них писатель упоминает в письмах к А. Н. Майкову той поры, переписывался и с самими Петровыми. В январе 1869 г. Достоевский послал Петровым письмо (не сохр.) из Флоренции, в котором, судя по ответному письму О. Петровой, писатель просил выслать деньги, сообщал о завершении печатания в РВ романа «Идиот» и о новом журнале «Заря». Причём Петрова сообщала, что почти все сотрудники нового журнала — её «добрые знакомые».


ПЕЧАТКИНЫ Вячеслав Петрович (1819—1898), Евгений Петрович (1838—1918) и Константин Петрович (1818—1895), братья; книгопродавцы, издатели, владельцы Красносельской бумажной фабрики, кредиторы Достоевского, поставляли бумагу для «Гражданина» и «Дневника писателя». Их имена неоднократно упоминаются в письмах писателя и записных тетрадях.


ПИКАР Иван Николаевич, поручик, квартальный надзиратель в 1865 г. 3-го квартала Казанской части в Петербурге, с которым Достоевский улаживал 6 июня 1865 г. дело об описи его имущества за неуплату по векселям. Вероятно, он послужил прототипом квартального надзирателя Никодима Фомича в романе «Преступлении и наказании», над которым писатель как раз в этот период работал.


ПИСАРЕВ Дмитрий Иванович (1840—1868), публицист и критик революционно-демократического толка, ведущий сотрудник журналов «Русское слово» и «Дело». В 1862—1866 гг. Писарев был узником Петропавловской крепости за революционную пропаганду. О личных встречах Д. И. ПисаревДостоевского с Писаревым точных сведений нет, но в текстах писателя имя этого критика встречается неоднократно: Достоевский в своих статьях 1860-х гг. полемизировал и самим Писаревым, и другими сотрудниками РСл, отрицавших значение А. С. Пушкина, проповедовавших нигилизм. В редакторском примечании к одной из статьей в журнале «Эпоха» (1864, № 7) Достоевский упомянул «эксцентрического, хотя и уважаемого нами г-на Писарева». Но Наиболее, может быть, характерной в этом плане является запись в рабочей тетради 1875—1876 гг.: «Дело, Писаревы хотели поскорее решить, но не удалось, да и мало таланту…» [ПСС, т. 24, с. 167] Имя Писарева упоминается в черновиках «Бесов», он, в какой-то мере, стал одним из «идейных» прототипов Петра Верховенского.

Вместе с тем, перу Писарева принадлежат фундаментальные статьи о творчестве Достоевского, в которых дан довольно глубокий анализ его произведений «Записки из Мёртвого дома» («Погибшие и погибающие» — сб. «Луч», 1866) и «Преступление и наказание» («Борьба за жизнь» — «Дело», 1867, № 5; 1868, № 8).

Писарев трагически погиб молодым — утонул во время купания.


ПИСАРЕВА Надежда (1851—1876), петербургская акушерка, покончившая жизнь самоубийством. Достоевский посвятил её 2-ю гл. майского выпуска ДП за 1876 г. Начал Достоевский эту главу глубокими обобщениями: «Рутина наша, и богатая и бедная, любит ни об чем не думать и просто, не задумываясь, развратничать, пока силы есть и не скучно. Люди получше рутины “обособляются” в кучки и делают вид, что чему-то верят, но, кажется, насильно и сами себя тешат. Есть и особые люди, взявшие за формулу: “Чем хуже, тем лучше” и разрабатывающие эту формулу. Есть, наконец, и парадоксалисты, иногда очень честные, но, большею частью, довольно бездарные; те, особенно если честны, кончают беспрерывными самоубийствами. И право, самоубийства у нас до того в последнее время усилились, что никто уж и не говорит об них. Русская земля как будто потеряла силу держать на себе людей…» И далее следовала история Писаревой, у которой, вроде бы, не было видимых причин для лишения себя жизни –– молодая девушка, имела работу, не нуждалась… Но, как признаётся она в предсмертном письме, она –– устала: «Где же лучше отдохнёшь, как не в могиле?..» И Достоевский верит-соглашается, он даже, как специалист, анализирует стиль её письма и подтверждает, что только человек, смертельно уставший и торопящийся из-за этого как можно скорее прекратить жить, может в нетерпении написать «Не забудьте стащить с меня новую рубашку» вместо «снять рубашку» и «Я не хочу, чтобы надо мной выли» вместо «плакали»… Достоевский больше чем кто-либо другой знал, как в стиле, в слове проявляется характер человека и его душевное состояние в момент письма. Даже тому, что «уставшую» Писареву почему-то занимали перед смертью денежные вопросы, кому и как раздать-оставить крошечную сумму из своего портмоне, писатель-психолог дал своё объяснение: «Эта важность, приданная деньгам, есть, может быть, последний отзыв главного предрассудка всей жизни “о камнях, обращённых в хлебы”… Достоевский горько обобщал: в этом проявилась «руководящее убеждение» многих несчастных, убеждённых, что счастье человека зависит в основном от его обеспеченности, от презренных денег. А к финалу главы писатель поднял тон своих рассуждений до невероятно высокой, проповеднической, почти патетической ноты: «Милые, добрые, честные (всё это есть у вас!), куда же это вы уходите, отчего вам так мила стала эта тёмная, глухая могила? Смотрите, на небе яркое весеннее солнце, распустились деревья, а вы устали не живши <…> Да правда ли, что русская земля перестает на себе держать русских людей?..»

Автор «Подростка» никак не мог, не хотел примириться с мыслью, что именно несчастная Писарева –– «герой нашего времени». И он уже в этой же главе как бы противопоставляет ей, её пессимистической усталости –– «живую жизнь», кормилиц сиротского дома, простых необразованных молодых баб, которые не просто вскармливают малышей-сирот, но и возвращают-дарят им материнскую любовь. А в следующей подглавке «Дневника», посвящённой «женскому вопросу», он высказывает пожелание: «Дай Бог тоже русской женщине менее “уставать”, менее разочаровываться, как “устала”, наприм<ер>, Писарева…» Вскоре, в июньском выпуске ДП, автор нашёл и живой пример-противопоставление –– девушку (Софью Лурье), которая решила добровольно отправиться на войну в Сербию медсестрой: «Тут — готовящийся ей урок живой жизни, тут предстоящее расширение её мысли и взгляда, тут будущее воспоминание на всю жизнь о чем-то дорогом и прекрасном, в чем она участвовала и что заставит её дорожить жизнию, а не устать от неё — не живши, как устала несчастная самоубийца Писарева…»

Не все читатели «Дневника» в то время поняли весь глубинный смысл рассуждений и выводов Достоевского, связанных с историей Писаревой. Поэтому ему пришлось в письмах к конкретным людям расставлять точки над i. Известны два таких письма –– к музыканту В. А. Алексееву и юнкеру артиллерийского училища П. П. Потоцкому. Выясняется из писем, что Писарева «якшалась с новейшей молодёжью, где дело не было до религии, а где мечтают о социализме, то есть о таком устройстве мира, где прежде всего будет хлеб…» В ДП о «социализме» Писаревой было сказано опосредованно, не впрямую, теперь же, в частном письме, Достоевский совершенно разъяснял своё понимание евангельской притчи о «хлебах» как притче «антисоциалистической»: «“Камни и хлебы” значит теперешний социальный вопрос, среда. <…> Нынешний социализм в Европе, да и у нас, везде устраняет Христа и хлопочет прежде всего о хлебе, призывает науку и утверждает, что причиною всех бедствий человеческих одно — нищета, борьба за существование, “среда заела”. <…> Христос же знал, что хлебом одним не оживишь человека. Если притом не будет жизни духовной, идеала Красоты, то затоскует человек, умрёт, с ума сойдёт, убьёт себя или пустится в языческие фантазии…» По Достоевскому, отказ от Христа, атеизм, увлечение западным, совершенно чуждым русской душе «социализмом», преждевременная усталость от жизни, тех, кто жизни ещё и не знает –– прямая дорога к бездуховности, к утере идеала, в тупик, к гибели, к самоубийству. Тему эту Достоевский продолжил в первой главе октябрьского выпуска ДП, в самом заглавии обозначив некое противопоставление –– «Два самоубийства».


ПИСЕМСКИЙ Алексей Феофилактович (1821—1881), писатель, автор романов «Боярщина», «Тысяча душ», «Взбаламученное море», «Люди сороковых годов», «Масоны» и др., многих повестей, рассказов, пьес. Достоевский познакомился с ним вскоре после возвращения из Сибири, они вместе участвовали в «писательском» спектакле «Ревизор» 14 апреля 1860 г., в различных литературных вечерах. Достоевский весьма сдержанно относился к творчеству Писемского и в записной тетради 1864—1865 гг. пометил: «весь реализм Писемского сводится на знание, куда какую просьбу нужно подать» [ПСС, т. 20, с. 203). В статье «Два лагеря теоретиков (По поводу “Дня” и кой-чего другого» (1862) Достоевский пренебрежительно констатирует: «Нас убеждают согласиться в том, что народ — наше земство — глуп, потому что г-да Успенский и Писемский представляют мужика глупым…» А в неосуществлённом замысле 1870 г. «Великолепная мысль. Иметь в виду», Достоевский с сарказмом уточнял, что главный и во многом автобиографический герой «Романист (писатель)», с И. С. Тургеневым и Л. Н. Толстым себя не равняет: «…но реалист Писемский — это другое дело! Ибо это водевиль французский, который выдают нам за русский реализм…»

Можно сказать, развёрнутую «рецензию» на главный роман Писемского «Тысяча душ» Достоевский дал в письме к брату Михаилу от 31 мая 1858 г. из Семипалатинска: «Но неужели ты считаешь роман Писемского прекрасным? Это только посредственность, и хотя золотая, но только всё-таки посредственность. Есть ли хоть один новый характер, созданный, никогда не являвшийся? Всё это уже было и явилось давно у наших писателей-новаторов, особенно у Гоголя. Это всё старые темы на новый лад. Превосходная клейка по чужим образцам <…>. Правда, я прочёл только две части; журналы поздно доходят к нам. Окончание 2-й части решительно неправдоподобно и совершенно испорчено. Калинович, обманывающий сознательно, — невозможен. Калинович по тому, как показал нам автор прежде, должен был принести жертву, предложить жениться, покрасоваться, насладиться в душе своим благородством и быть уверенным, что он не обманет. Калинович так самолюбив, что не может себя даже и про себя считать подлецом. Конечно, он насладится всем этим, переночует с Настенькой и потом, конечно, надует, но это потом, когда действительность велит, и, конечно, сам себя утешит, скажет и тут, что поступил благородно. Но Калинович, надувающий сознательно и ночующий с Настенькой, — отвратителен и невозможен, то есть возможен, только не Калинович. Но довольно об этих пустяках…»

Писемский родился в один год с Достоевским и скончался ровно на неделю раньше — 21 января 1881 г.


ПЛАКСИН Василий Тимофеевич (1796—1869), коллежский асессор, преподаватель русской словесности Главного инженерного училища (1839—1865) и других учебных заведениях Петербурга, автор учебников «Краткий курс словесности», «История русской литературы, «Учебный курс словесности», «Руководство к изучению истории русской литературы». Был лично знаком с А. С. Пушкиным, у него учился в школе юнкеров М. Ю. Лермонтов. В письме к М. М. Достоевскому от 1 января 1840 г. Достоевский сообщал: «словесность и литература русская — Плаксина, который сам учит у нас…» Воспитатель училища А. И. Савельев в своих воспоминаниях утверждал, что Достоевского более занимали лекции Плаксина, чем «интегральные исчисления». Вместе с тем, по свидетельству К. А. Трутовского, Достоевский весьма критически относился к курсу Плаксина: «Яснее всего сохранилось у меня в памяти то, что он [Достоевский] говорил о произведениях Гоголя. Он просто открывал мне глаза и объяснял глубину и значение произведений Гоголя. Мы, воспитанники училища, были очень мало подготовлены к пониманию Гоголя, да и не мудрено: преподаватель русской словесности, профессор Плаксин, изображал нам Гоголя как полную бездарность, а его произведения называл бессмысленно-грубыми и грязными…» [Д. в восп., т. 1, с. 67, 173]


ПЛЕЩЕЕВ Алексей Николаевич (1825—1893), петрашевец, близкий друг Достоевского, поэт (первый сборник «Стихотворения» вышел в 1846 г.), прозаик. Познакомились они в 1846 г. в кружке братьев Бекетовых. В свою очередь, через Плещеева Достоевский познакомился с М. В. Петрашевским, «пятницы» А. Н. Плещеевкоторого поэт посещал с 1845 г. Плещеев был арестован по делу петрашевцев 28 апреля 1849 г., приговорён к смертной казни, заменённой в итоге ссылкой рядовым в Оренбург. Участвовал в военном походе, выслужился в прапорщики и в ноябре 1856 г. вышел в отставку, чуть позже ему было возвращено дворянство. Переписывался с Достоевским с 1856 г., активно печатался во «Времени» и «Эпохе», не раз помогал другу-писателю материально. Плещеев принадлежал к числу тех немногих людей, с которыми Достоевский был на «ты». Их в юности, да и всю жизнь объединяла общность душ, объединяло мечтательство. Не только в себя всматривался писатель, создавая Мечтателя в ранней повести «Белые ночи», — недаром она была посвящена другу-поэту. Плещеев, в свою очередь, воспел мечтательство в повести «Дружеские советы» (1848). Плещеев же чуть раньше привлёк Достоевского к написанию фельетонов «Петербургская летопись» в СпбВед, и фельетон от 13 апреля 1847 г. они написали в соавторстве. Именно Плещеев прислал Достоевскому из Москвы список с письма В. Г. Белинского к Н. В. Гоголю, которое затем послужило главным пунктом при вынесении смертного приговора писателю. Дружба между Достоевским и Плещеевым сохранилась даже тогда, когда последний служил секретарём редакции «Отечественных записок (1865—1875) — в стане «литературных врагов» писателя, тем более, что в 1875 г. там печатался «Подросток».

31 января 1881 г. Плещеев вместе с А. И. Пальмом во время выноса тела Достоевского первыми взялись за крышку гроба.

Общался Достоевский и с членами семьи Плещеева — матерью, женой, дочерью, сыном. Сын поэта, Плещеев Александр Алексеевич (1858—1944), опубликовал в 1907 г. (ПГ, 27 дек.) воспоминания о похоронах А. Н. Некрасова, где рассказал о выступлении Достоевского над могилой, а в номере от 7 ноября 1929 г. парижской газеты «Возрождение» появились его подробные воспоминания о встречах с Достоевским.


ПЛОТНИКОВ Павел Иванович, купец 2-й гильдии, владелец бакалейного магазина в Старой Руссе, попавший на страницы последнего романа Достоевского. Его жена свидетельствовала: «Почти всегда он заходил в лавку Плотниковых (она описана в романе “Братья Карамазовы” в виде магазина, где Митя Карамазов закупал гостинцы, отправляясь в Мокрое) и покупал только что привезённое из Петербурга (закуски, гостинцы), хотя всё в небольшом количестве. В магазине его знали и почитали и, не смущаясь тем, что он покупает полуфунтиками и менее, спешили показать ему, если появлялась какая новинка…» [Достоевская, с. 295] Подобное примечание А. Г. Достоевская сделала к соответствующему тексту самого романа.


ПОБЕДОНОСЦЕВ Константин Петрович (1827—1907), государственный деятель, публицист, профессор московского университета (1860—1869), сенатор (с 1868 г.), член Государственного совета (с 1872 г.), обер-прокурор Синода (1880—1905), преподавал законоведение великим князьям (будущим Александру III и Николаю II). Свои православно-монархические взгляды наиболее полно изложил в К. П. Победоносцев«Московском сборнике» (1906). Достоевский с ним познакомился в 1872 г. в доме В. П. Мещерского, когда писатель был приглашён на место редактора «Гражданина». Общение их продолжалось до самой смерти Достоевского. Его жена вспоминала: «Чрезвычайно любил, Фёдор Михайлович посещать К. П. Победоносцева; беседы с ним доставляли Фёдору Михайловичу высокое умственное наслаждение, как общение с необыкновенно тонким, глубоко понимающим, хотя и скептически настроенным умом…» [Достоевская (изд. 1971 г.), с. 355] Достоевский, судя по переписке с Победоносцевым (Известно 8 писем Достоевского к Победоносцеву и 40 писем Победоносцева к писателю), высоко ценил его советы, делился с ним «секретами» своего творчества. Характерно в этом плане ответное письмо Достоевского к Победоносцеву от 24 августа /5 сент./ 1879 г. из Эмса в разгар работы над романом «Братья Карамазовы», который, как это всегда и бывало, уже печатался в РВ: «Мнение Ваше о прочитанном в “Карамазовых” мне очень польстило (насчет силы и энергии написанного), но Вы тут же задаёте необходимейший вопрос: что ответу на все эти атеистические положения у меня пока не оказалось, а их надо. То-то и есть и в этом-то теперь моя забота и всё моё беспокойство. Ибо ответом на всю эту отрицательную сторону я и предположил быть вот этой 6-й книге, “Русский инок”, которая появится 31 августа. А потому и трепещу за неё в том смысле: будет ли она достаточным ответом. Тем более, что ответ-то ведь не прямой, не на положения прежде выраженные (в “В<еликом> инквизиторе” и прежде) по пунктам, а лишь косвенный. Тут представляется нечто прямо противуположное выше выраженному мировоззрению, — но представляется опять-таки не по пунктам, а, так сказать, в художественной картине. Вот это меня и беспокоит, то есть буду ли понятен и достигну ли хоть каплю цели. А тут вдобавок ещё обязанности художественности: потребовалось представить фигуру скромную и величественную, между тем жизнь полна комизма и только величественна лишь в внутреннем смысле её, так что поневоле из-за художественных требований принужден был в биографии моего инока коснуться и самых пошловатых сторон, чтоб не повредить художественному реализму. Затем есть несколько поучений инока, на которые прямо закричат, что они абсурдны, ибо слишком восторженны. Конечно, они абсурдны в обыденном смысле, но в смысле ином, внутреннем, кажется, справедливы. Во всяком случае очень беспокоюсь и очень бы желал Вашего мнения, ибо ценю и уважаю Ваше мнение очень…»

Любопытно, что после выхода всего романа в свет некоторые читатели и критики стали проводить параллели между Великим инквизитором и Победоносцевым.

Обер-прокурор после смерти Достоевского ходатайствовал перед государем о пенсии его семейству, был назначен опекуном его детей, общался и переписывался с А. Г. Достоевской.


ПОГОССКИЙ Александр Фомич (1816—1874), литератор, издатель журналов «Солдатская беседа» (1858—1863), «Досуг и дело» (с 1867 г.), автор многих «солдатских» произведений, в том числе и книги в 3-х т. «Оборона Севастополя. Беседы о войне 1853—1855 гг.» (1874). Достоевский упомянул его имя в статье 1861 г. «Книжность и грамотность»: «Есть у нас и еще один “народный” писатель, г-н Погосский. Он, правда, пишет преимущественно для солдат. Но о нём мы намерены говорить особенно. Г-н Погосский довольно исключительное явление в нашей “народной литературе”…» Выполнить своё обещание поговорить отдельно и подробнее о творчестве Погосского Достоевскому не удалось. Именно Погосскому принадлежала идея сборника «Складчина», в котором принял участие и Достоевский.


ПОДПОЛЬНОСТЬ,  одна из трёх (наряду с двойничеством и мечтательством) доминант человеческой души, присущих многим героям Достоевского. Подполье как способ ухода от людей было присуще уже некоторым ранним героям Достоевского, например, — Ордынову из «Хозяйки» (1847). Но наиболее полно тема «подпольности» была разработана, исследована художественными методами, конечно же, в «Записках из подполья» (1864). Именно здесь была раскрыта писателем суть подполья, появилось понятие Подпольный человек, которое не имело никакого отношения к «тайным заговорщикам». По убеждению Достоевского, подпольность была присуща большинству «думающих» людей и позже, в 1875 г, в подготовительных материалах к «Подростку» он сформулирует: «Я горжусь, что впервые вывел настоящего человека русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону. Трагизм состоит в сознании уродливости. <…> Только я вывел трагизм подполья, состоящий в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и невозможности достичь его и, главное, в ярком убеждении этих несчастных, что и все таковы, а стало быть, не стоит и исправляться!..» [ПСС, т. 16, с. 329]

Черты подпольности особенно ярко выражены в образах Раскольникова, Крафта, Кириллова, Ивана Карамазова и некоторых других героев Достоевского из произведений, написанных уже после «Записок из подполья».


ПОКРОВСКИЙ Михаил Павлович (1831—1893), коллежский асессор, один из руководителей студенческого революционного движения 1860-х гг., знакомый Достоевского. Е. А. Штакеншнейдер вспоминала, как однажды Достоевский жаловался её, что Покровский плохо к нему относится и якобы накричал на него, хотя на самом деле Покровский был поклонником Достоевского ещё со студенческой скамьи. Как потом объяснил сам Покровский, это, наоборот, писатель на него накричал: «Конечно, я поверила от всей души, слишком я знала Покровского, да и Достоевского знала. Не Покровский ли и меня научил поклоняться Достоевскому, так сказать, открыл мне его и в его произведениях открывал такие горизонты, которые без него были бы для меня совершенно недоступными? Не ради ли него я возобновила и знакомство с Достоевским? И он повторил мне весь свой разговор с ним и не мог прийти в себя от удивления, как сам он нагрубил и в самую адскую погоду и в самый неурочный час пошёл, вернее сказать, забежал вперёд, чтобы себя оправдать, но перед кем же и для чего? Мы оба ведь его любили и простили бы ему и не то ещё. Но он чувствовал себя виноватым…» [Д. в восп., т. 2, с. 373—374]

Достоевский в письме к той же Штакеншнейдер от 15 июня 1879 г. упомянул имя Покровского и просил передать ему «что-нибудь хорошее». Покровский в день смерти Достоевского навестил его.


ПОЛЕТИКА Василий Аполлонович (1820—1888), подполковник, управляющий рудниками и заводом Змеиногорского края. Достоевский бывал у него в гостях в Змиеве вместе со своим другом бароном А. Е. Врангелем в июле 1855 г., а в 1856 г., судя по его письму к Врангелю от 25 мая, навещал Полетику и один. Вскоре Полетика переехал в Петербург, занялся журналистикой, сотрудничал в СПбВед, «Северной пчеле», издавал «Биржевые ведомости» (1876—1879), «Молву» (1879—1881). Имя его упомянуто в фельетоне Достоевского «Из дачных прогулок Козьмы Пруткова и его друга» (1878), в записных тетрадях тех лет. Лично они встречались по крайней мере один раз — на литературном обеде в Петербурге 13 декабря 1877 г.


ПОЛИВАНОВ Лев Иванович (1838—1899), педагог, директор частной (Поливановской) гимназии в Москве, член Общества любителей российской словесности, председатель комиссии по открытию памятника А. С. Пушкину в Москве (1880). Поливановскую гимназию закончил близкий знакомый Достоевского Вл. С. Соловьёв, который высоко отзывался о своём педагоге. Писатель общался с ним в Москве на Пушкинских торжествах, о чём сообщал А. Г. Достоевской в письмах.

Жена председателя комиссии, Поливанова (урожд. Локенберг) Мария Александровна (1840—1921), посетила Достоевского уже после его «Пушкинской речи», 9 июня 1880 г., поздно вечером, в гостинице Лоскутной, просила дать ей речь для снятия копии (но рукопись уже находилась в редакции «Московских ведомостей»), пила с ним чай и беседовала, о чём сохранились её взволнованные воспоминания. После этого Достоевский получил от Поливановой 6 писем, в которых она писала о своей «тоске» и доверяла ему подробности своих тяжёлых отношений с мужем, просила советов. Достоевский ответил её двумя письмами (16 авг. и 18 окт. 1880 г.), о тоне и содержании которых можно судить хотя бы по фрагменту из последнего: «То, что Вы мне открыли, у меня осталось на сердце. Конечно, никакая сделка невозможна, и Вы правильно рассуждаете и чувствуете. Но если он становится другим, то, хотя бы и продолжал быть перед Вами виноватым, Вы должны перемениться к нему — а это можно сделать без всякой сделки. Ведь Вы его любите, а дело это давнее, наболевшее. Если он переменился, то будьте и Вы дружественнее. Прогоните от себя всякую мысль, что Вы тем даёте ему повадку. Ведь придёт же время, когда он посмотрит на Вас и скажет: “Она добрее меня” — и обратится к Вам. Не безмолвным многолетним попрёком привлечёте Вы его к себе. Да, впрочем, что ж я Вам об этом пишу? (Может быть ещё и обижаю Вас): ведь если я и знаю Ваш секрет, то сколько бы Вы мне об этом ни написали — всё-таки останется целое море невысказанного и которого Вы и сами не в силах высказать, а я понять. И не слишком ли Вы увлекаетесь, думая про меня, что я могу столько значить в Вашей судьбе? Я не смею взять столько на себя. Жду полного снисхождения от Вашего дружелюбия ко мне. Желал бы Вам сказать много теплого и искреннего — да что можно высказать на письме? До свидания. Я Вас глубоко уважаю и предан Вам всей душой. Пишите мне, если захотите…»


ПОЛОНСКИЙ Яков Петрович (1819—1898), поэт, прозаик. Первый сборник его стихов «Гаммы» вышел в 1844 г. В 1859 г. в «Русском слове» (одним из редакторов которого в это время был Полонский) Я. П. Полонскийпоявилась первая «сибирская» повесть Достоевского «Дядюшкин сон», тогда же, скорей всего, они и познакомились, и Полонский подарил Достоевскому свою книгу «Стихотворения» (1859) с обозначением в надписи «Другу моему…» Позднее Полонский активно печатался во «Времени», «Эпохе» и «Гражданине», когда его редактировал Достоевский. Они близко общались, Достоевский любил бывать в салоне Полонских, хорошо знал жену поэта Жозефину Антоновну Полонскую (урожд. Рюльман). Е. П. Леткова зафиксировала, как на одной из «пятниц» у Полонских писатель-петрашевец вспоминал день казни: «Это было в зиму 1878—1879 года. У Я. П. Полонского и его жены Жозефины Антоновны уже были тогда их знаменитые “пятницы” <…> Жили тогда Полонские на углу Николаевской и Звенигородской, окнами на Семёновский плац. В прихожей меня поразило количество шуб, висевших на вешалке и лежавших горой на сундуке, обилие галош и шапок, и рядом с этим полная тишина, полное отсутствие человеческих голосов. <…>

И вдруг, в промежутке между стоявшими передо мной людьми, я увидела сероватое лицо, сероватую жидкую бороду, недоверчивый, запуганный взгляд и сжатые, точно от зябкости, плечи.

“Да ведь это Достоевский!” — чуть не крикнула я и стала пробираться поближе. Да! Достоевский!.. Но совсем не тот, которого я знала по портретам с гимназической скамьи и о котором на Высших курсах Герье у нас велись такие оживленные беседы. <…> Но когда я вслушалась в то, что он рассказывал, я почувствовала сразу, что, конечно, это он, переживший ужасный день 22 декабря 1849 года, когда его с другими петрашевцами поставили на эшафот, на Семёновском плацу, для расстрела.

Оказалось, что Яков Петрович Полонский сам подвёл Достоевского к окну, выходящему на плац, и спросил:

— Узнаете, Фёдор Михайлович?

Достоевский заволновался...

— Да!.. Да!.. Еще бы... Как не узнать?..

И он мало-помалу стал рассказывать про то утро, когда к нему, в каземат крепости, кто-то пришёл, велел переодеться в свое платье и повёз...» [Д. в восп., т. 2, с. 443—444] И далее рассказ-воспоминание Достоевского приводится подробно.

Дружба Достоевского и Полонского немного омрачились в 1879—1880 гг., в связи с приездом в Петербург И. С. Тургенева, с которым Полонский тоже был дружен. Е. А. Штакеншнейдер записала в своём дневнике характерную фразу обиженного Достоевского: «Полонский боится пускать нас в одну комнату с Тургеневым…» [Там же, с. 359] Полонский также был участником Пушкинских торжеств 1880 г. в Москве, где общался с Достоевским.

Из их переписки сохранилось 6 писем Достоевского к Полонскому и 9 писем поэта к Достоевскому 1861—1880 гг.


ПОЛЯКОВ Борис Борисович (?—1884), действительный тайный советник, петербургский адвокат, поверенный писателя в процессе с издателем Ф. Т. Стелловским и в деле о наследстве А. Ф. Куманиной. Имя Полякова неоднократно встречается в письмах Достоевского 1870-х гг. к жене, причём нередко с эпитетами «мерзавец», «тупица» и аналогичными, так как писатель был крайне недоволен его работой. Известно 11 писем Полякова к Достоевскому (1872—1880), ответные письма писателя не сохранились.


ПОМЯЛОВСКИЙ Николай Герасимович (1835—1863), писатель, автор повестей «Мещанское счастье», «Молотов» и «Очерков бурсы». Достоевский познакомился с ним в 1861 г. 26 декабря этого года Помяловский в письме к Достоевскому признавался: «Я не знаю, как и благодарить Вас за Ваше благодушие и Н. Г. Помяловскийполную готовность помочь мне, которую я вот не раз уже испытал… Даст Бог, я сумею быть благодарным за Вашу постоянную готовность делать мне добро» [Белов, т. 2, с. 119—120]. Дело, скорее всего, шло о денежном вспомоществовании со стороны Достоевского сильно пьющему и вечно нуждающемуся собрату по перу. Судя по письму Помяловского к Достоевскому от 18 апреля 1862 г., подобная помощь оказывалась не раз. Именно на страницах «Времени» в 1862 г. начали появляться очерки Помяловского, составившие потом лучшую его книгу — «Очерки бурсы». Но вскоре Помяловский сотрудничество с журналом братьев Достоевских прекратил, будучи не согласен с полемикой «Времени» против «Современника». Однако ж Помяловским продолжал посещать «четверги» М. М. Достоевского и за ужином пил водку стаканами, до беспамятства (сохранились воспоминания Ф. Н. Берга об одном таком вечере). В записной тетради 1876—1877 гг. Достоевского сохранилась довольно жёсткая и обобщающая запись с упоминанием Помяловского: «Все эти души — стёртые пятиалтынные прежде чем жили, все эти Демерты, Помяловские, Щаповы, Курочкины. Они, видите ли, пили и дрались в пьяном виде. Значит, тем и приобрели либеральную доблесть. Какие невинности. Когда другие страдают, они пьют, то есть наслаждаются, ибо винные пары давят на их мозг и они воображают себя генералами — непременно генералами, хоть не в эполетах, то по крайней мере истребляющими, принижающими и наказующими. Дёшево и гнило. Дрянь поколение. Это старое — 60-х годов. Теперь они все перепились, и толку из них никакого не вышло. Ничего и никого они не дали…» [ПСС, т. 24, с. 298]


ПОПОВ Александр (?), дальний родственник матери писателя М. Ф. Достоевской; московский художник. Он нарисовал в 1823 г. пастельные портреты отца и матери Достоевского. Они, по воспоминаниям младшего брата писателя А. М. Достоевского, висели в гостиной их дома, помещённые в золочёные рамы, после смерти родителей перешли в дом сестры В. М. Достоевской (Карепиной) и при пожаре в 1880-е гг. погибли. К счастью, Андрей Михайлович ещё 21 июля 1866 г. заказал с этих портретов фотокопии, благодаря чему эти единственные изображения родителей писателя сохранились.


ПОПОВ Иван Иванович (1862—1942), выпускник Петербургского учительского института, народоволец, автор мемуарной книги «Минувшее и пережитое» (1924), в которой вспоминал и о встречах с Достоевским в конце 1870-х гг. В них особенно интересны два портрета писателя «с натуры»: «На втором курсе Института я познакомился с Ф. М. Достоевским. Мы, молодёжь, признавая талант и даже гениальность писателя, относились к нему скорее отрицательно, чем положительно. Причины такого отношения заключались в его романе “Бесы”, который мы считали карикатурой на революционных деятелей, а главное — в “Дневнике писателя”, где часто высказывались идеи, по нашему разумению, ретроградного характера. Но после знаменитой речи Достоевского на Пушкинских торжествах в Москве, которую приветствовали и западники, и славянофилы, и молодёжь, под гипнозом общего настроения и наше отношение к нему изменилось, хотя речи мы не слыхали. <…> Этот перелом в отношениях молодёжи к Достоевскому произошёл в последний год его жизни. Он жил в Кузнечном переулке, около Владимирской церкви. <…> Летом, в тёплые весенние и осенние дни Достоевский любил сидеть в ограде церкви и смотреть на игры детей. Я иногда заходил в ограду и всегда раскланивался с ним. Сгорбленный, худой, лицо землистого цвета, с впалыми щеками, ввалившимися глазами, с русской бородой и длинными прямыми волосами, среди которых пробивалась довольно сильная седина, Достоевский производил впечатление тяжело больного человека. Пальто бурого цвета сидело на нём мешком; шея была повязана шарфом. <…>

После этой встречи, поздней осенью, когда воздух Петербурга был пропитан туманной сыростью, на Владимирской улице я снова встретил Ф. М. Достоевского вместе с Д. В. Григоровичем. Фёдор Михайлович приветливо ответил на мой поклон. Контраст между обоими писателями был большой: Григорович, высокий, белый как лунь, с моложавым цветом лица, был одет изящно, ступал твёрдо, держался прямо и высоко нёс свою красивую голову в мягкой шляпе. Достоевский шёл сгорбившись, с приподнятым воротником пальто, в круглой суконной шапке; ноги, обутые в высокие галоши, он волочил, тяжело опираясь на зонтик...

Я смотрел им вслед. У меня мелькнула мысль, что Григорович переживает Достоевского…» [Д. в восп., т. 2, с. 474—476]


ПОПОВ Михаил Васильевич (1836—1906), купец, издатель, владелец книжного магазина в петербургском Пассаже, продавал «Дневник писателя» и др. произведения Достоевского. Именно книжный магазин Попова 22 января 1873 г., в день, когда в «Голосе» появилось объявление о выходе отдельного издания «Бесов» (первого издания затеянного А. Г. Достоевской частного издательства) первым взял на продажу 10 экз. романа со скидкой в 20 процентов (том стоил 3 руб. 50 коп., Анна Григорьевна отдавала книгопродавцам за 2 руб. 80 коп.). Это знаменательное событие, естественно, нашло своё отражение в «Воспоминаниях» жены писателя.


ПОПОВ Михаил Иванович (?—1882), надворный советник, хозяин квартиры в доме А. А. Астафьевой на углу Малой Мещанской улицы и Екатерининского канала в Петербурге, где Достоевский и М. Д. Достоевская проживали с сентября 1861 г. по август 1863 г. У жильца с владельцем квартиры через год случился конфликт из-за задолженности, о чём ярко свидетельствует сохранившееся письмо Попова к Достоевскому от 17 сентября 1862 г., написанное прямо-таки слогом Лужина: «Вы изъявили неудовольствие за то, что я посылаю к Вам, подобно как и прочим жильцам, дворника <…> На это позвольте возразить, во-первых, что кроме дворника я не имею другого лица для рассылок по делам дома; а во 2-х, что если это Вам не нравится, то от Вас зависит своевременным платежом квартирных денег устранить подобную присылку дворника. Вместе с этим вынужденным считаю покорнейше просить Вас ускорить платежом квартирных денег и уведомить меня, когда именно я могу этого ожидать» [Летопись, т. 1, с. 379—380]


ПОПОВ Пётр Александрович (1832—1872), кредитор Достоевского. Известно 9 писем Попова к писателю (1865—1867) с просьбами и требованиями уплатить деньги по векселю. Из этих писем ясно, что Попов лично навещал Достоевского и неоднократно, а также то, что Фёдор Михайлович, со своей стороны, написал настойчивому кредитору не менее 7 писем, которые не сохранились. Причём речь шла о долге покойного брата писателя, М. М. Достоевского, издателю Г. Е. Благосветлову. В отличие от предыдущего Попова (Попова М. И., квартировладельца), этот Попов писал не сухим канцелярским слогом, а подпускал в свои письма-требования к «писателю» иронию, сарказм и даже откровенное хамство: «Главное их [писем Достоевского] содержание заключается в том, чтобы я сколько возможно укреплялся терпением и ожиданием того времени, когда будут у вас деньги; но ведь будущее известно одному Богу, от нас же, смертных, оно закрыто, и потому я решительно не знаю, когда ниспошлётся вам финансовая манна?..» (27 янв. 1866 г.) «Читая ваше письмо от 13 сего марта, нельзя не удивляться необыкновенным вашим понятиям о вексельном кредите, установленном монаршими законами. <…> Напрасно вы изъявляете неудовольствие, что я будто бы подсмеиваюсь в моём письме над вашею болезнию, чего я не имел и в помышлении, а коснулся о сем потому только, что вы почти в каждом письме извиняете себя в неустойках ваших и обещаниях болезненными припадками и за это навязываете мне для испытания вашу болезнь; благодарю, но даже не желаю и вам ею пользоваться…» (15 мар. 1866 г.) [Белов, т. 2, с. 125]

Это желчный и неуемный вымогатель Попов во многом и способствовал решению Достоевского хоть на время скрыться за границей, что он вскоре, в апреле 1867 г., и сделал.


ПОРЕЦКИЙ Александр Устинович (1818—1879), действительный тайный советник, журналист, литератор, сотрудничал в ОЗ. Достоевский познакомился с Порецким в 1846 г., встречался с ним у Майковых, в доме С. Д. Яновского. В начале 1860-х гг. Порецкий вёл во «Времени» отдел «Внутренние известия» («Наши домашние дела»), а после смерти М. М. Достоевского стал официальным редактором «Эпохи». Н. Н. Страхов вспоминал: «Подходящие литературные имена состояли в подозрении у цензуры, и потому редактором попросили стать Александра Устиновича Порецкого, служившего в Лесном департаменте, человека неизвестного в литературе, но очень умного и образованного, отличавшегося, сверх того, редкими душевными качествами, безукоризненной добротою и чистотою сердца. Сочувствуя всею душою направлению “Эпохи”, он взял на себя официальное редакторство, тогда как всем делом заправлял, разумеется, Фёдор Михайлович…» [Д. в восп., т. 1, с. 473] Позже, в 1873—1874 гг. Порецкий сотрудничал в возглавляемом Достоевским «Гражданине». Именно об этом времени вспоминала В. В. Тимофеева: «Теперь он [Достоевский] редко принимал в типографии и знакомых ему сотрудников. По крайней мере, за всю эту зиму, я помню, приходил раза два только Александр Устинович Порецкий, с которым Фёдор Михайлович познакомил тогда и меня и много рассказывал мне про его “несравненную душевную чистоту и истинно христианскую веру”.

— К этому человеку я питаю особенное доверие, — признавался мне Фёдор Михайлович, — во всех тяжелых, сомнительных случаях моей жизни я всегда обращаюсь к нему и всегда нахожу у него поддержку и утешение…» [Там же, т. 2, с. 173]

Сохранилось 9 писем Достоевского к Порецкому (1847—1876) и 6 писем Порецкого к писателю (1871—1876).


ПОТОЦКИЙ Павел Платонович, юнкер Михайловского артиллерийского училища в Петербурге. 6 июня 1876 г. написал Достоевскому письмо по поводу статьи из майского выпуска ДП (гл. 2) «Одна несоответственная идея» о самоубийстве Н. Писаревой, в котором задавал эмоциональные вопросы и требовал ответов: «Послушайте, отчего Вы так нападаете, отчего так сожалеете Писареву, сожалеете не просто, а кажется как-то особенно. Что же особенного? Это для Вас, может быть, Писарева аномалия? <…> Отчего же Вы не направите Ваших стрел на причину, а не на следствие? <…> Я убеждён, что Вы мне ответите — это Вы должны (напишите, как я уже сказал, на равных)…» [ПСС, т. 292, с. 251]

Достоевский, для которого тема самоубийства была одной из самых «капитальных» и в ДП, и вообще в творчестве, не мог оставить это письмо без внимания и ответил сразу же, 10 июня 1876 г. Суть этого письма-ответа заключена в словах: «А Вам совет: бойтесь относиться к такому, например, делу, как дело с Писаревой, так поверхностно. Лучше думать, и тогда, может быть, Вам понятно будет, что если сказать человеку: нет великодушия, а есть стихийная борьба за существование (эгоизм), — то это значит отнимать у человека личность и свободу. А это человек отдаст всегда с трудом и отчаянием…» Более обстоятельно «философию» вопроса писатель изложил в ответе музыканту В. А. Алексееву за три дня до того (7 июня), который тоже откликнулся на эту же статью в ДП.


ПОЧВЕННИЧЕСТВО, направление русской общественной мысли XIX в., у истоков которого стоял Достоевский. Главными идеологами и пропагандистами почвенничества были также его соратники по журналам «Время» и «Эпоха» критики А. А. Григорьев и Н. Н. Страхов. Почвенничество стремилось преодолеть односторонность как западничества, так и славянофильства, но всё же больше точек соприкосновения у почвенников было со славянофилами. Как и славянофилы, почвенники провозглашали нравственно-религиозные основы русского национального характера и отрицали революционную демократию, но, вместе с тем, в отличие от славянофилов, они не идеализировали допетровскую Русь, не были безоговорочными противниками прогресса. Главный постулат почвенничества: образованная часть общества должна слиться с «народной почвой». Суть, программа почвенничества наиболее полно были отражены в «Объявлении о подписке на журнал “Время” на 1861 год», «Ряде статей о русской литературе», других статьях Достоевского, а также Григорьева и Страхова начала 1860-х гг., опубликованных на страницах Вр.


ПРАЦ (Пратц) Карл-Эдуард (1805—1884), издатель, бумажный фабрикант, владелец типографии в Петербурге, в которой печатались «Петербургский сборник», журналы «Время» и «Эпоха». В 1867 г. Пратц издал (совместно с А. Ф. Базуновым и Я. Вейденштраухом) «Преступление и наказание». Сохранилось 3 письма Пратца к Достоевскому, касающиеся денежных расчётов.


ПРЕСНОВ Д. И., московский книгопродавец, которым продавал сочинения Достоевского с 1878 г. Имя его встречается в переписке писателя с женой.


ПРИБЫТКОВА Варвара Ивановна, петербургская дама-спиритка, начинающая писательница. В 1873 г. она предложила в «Гражданин», который редактировал Достоевский, повесть «Болезнь нашего времени». Выяснилось, что для газеты-журнала повесть не подходит по размеру, и Достоевский предложил переслать её хотя бы в «Русский вестник». Прибыткова в письме от 26 октября 1873 г., ухватившись за эту идею, попросила писателя снабдить её творение своей рекомендацией, ибо в РВ, по её убеждению, «статей без авторитетного покровителя не только не принимают, но даже не читают» [ПСС, т. 291, с. 521] Достоевский просьбу выполнил и в письме к редактору журнала Н. А. Любимову от 13 декабря 1873 г. написал о творении Прибытковой: «Между тем повесть я читал внимательно: она весьма недурна. Конечно, не блестит художественными достоинствами, но умна бесспорно и не хуже никакой женской работы наших современных писательниц…» Но «Болезнь…» в РВ так и не появилась.

Между тем, в мае 1878 г. Прибыткова явилась к Достоевскому уже ходатаем за «изобретателя» О. Н. Ливчака, который также жаждал получить покровительство и рекомендации известного писателя для продвижения своих идей, что, мягко говоря, радости Достоевскому не доставило.

В 1885 г. Прибыткова опубликовала «Воспоминания о Достоевском» («Ребус, № 25—26), где рассказала о своих встречах с писателем и о том, как она пыталась склонить его к признанию спиритизма, но Достоевский относился к нему скептически и даже, по выражению Прибытковой, не любил его и даже считал вредным. Видимо, как результат этих встреч-разговоров появилась запись в рабочей тетради Достоевского 1875—1876 гг.: «Потому что спиритизм отвечает огромной массе людей, как и легкомысленно верующих, так и праздных на чудеса, так и просто глубоко верующих (Прибыткова)» [ПСС, т. 24, с. 160]


ПРОКОФЬЕВ Кузьма Прокофьевич, поручик фельдъегерского корпуса, сопровождавший Достоевского, С. Ф. Дурова и И. Л. Ястржембского в Сибирь. В первом послекаторжном письме к М. М. Достоевскому (фев. 1854 г.) писатель тепло отозвался о фельдъегере: «Оказалось, что это был славный старик, добрый и человеколюбивый до нас, как только можно представить, человек бывалый, бывший во всей Европе с депешами. Дорогой он нам сделал много добра. Его зовут Кузьма Прокофьевич Прокофьев. Между прочим, он нас пересадил в закрытые сани, что нам было очень полезно, потому что морозы были ужасные. <…> По всей дороге на нас выбегали смотреть целыми деревнями и, несмотря на наши кандалы, на станциях брали с нас втридорога. Один Кузьма Прокофьич взял чуть ли не половину наших расходов на свой счет, взял насильно, и, таким образом, мы заплатили только по 15 руб. сереб<ром> каждый за трату в дороге…»


ПРЫЖОВ Иван Гаврилович (1827—1885), русский историк и этнограф. С 1869 г. — член «Народной расправы». По нечаевскому делу осуждён на 12 лет каторги и вечное поселение в Сибири. Автор трудов «Нищие на святой Руси», «История кабаков в России в связи с историей русского народа», «26 московских лже-пророков, лже-юродивых, дур и дураков», «Житие Ивана Яковлевича, известного пророка в Москве», «Татьяна Степановна Босоножка» и др. Послужил прототипом Толкаченко в «Бесах». Сведения из брошюры Прыжова о «пророке» Иване Яковлевиче помогли Достоевскому при работе над образом юродивого Семёна Яковлевича, а из очерка о Босоножке — при создании облика Марьи Лебядкиной из этого же романа.


ПУЦЫКОВИЧ Виктор Феофилович (1843—1909), литератор, журналист. Был секретарём редакции «Гражданина» при Достоевском-редакторе, сменил его на редакторском посту, а в 1877—1879 гг. был владельцем Гр. С конца 1879 по 1881 г. издавал в Берлине «Русский гражданин», в 1903—1912 гг. — «Берлинский листок». Пуцыкович публиковал воспоминания о Достоевском на протяжении всего периода издания этой газеты.

Несмотря на совместную работу и активную переписку (сохранилось 14 писем Достоевского к Пуцыковичу и 67 писем Пуцыковича к писателю), особой дружбы между ними не было. Достоевский считал Пуцыковича не очень далёким человеком и чрезмерно честолюбивым. Об их совместной работе в Гр весьма красноречиво свидетельствует запись в рабочей тетради того периода: «Пуцык<ови>ч ничего не делает, даже о Хиве из других газет составить не может полюбопытнее. Просил представить квитанции розданных денег, и то не представил; надо напомнить опять. Напонить тоже, чтобы письма, полученные редакцией, все мне показывал. Сто раз уже говорил…» [ПСС, т. 27, с. 106]

Впоследствии, будучи сам редактором различных изданий, Пуцыкович нередко просил Достоевского дать материал для публикации, редакторский совет, отзыв о свежих номерах. Порой эти настойчивые просьбы раздражали Достоевского: «Вы спрашиваете с меня уже совсем невозможного. Я с своей работой запоздал здесь так, как и не рассчитывал. К 12-му нашего сентября должен буду отослать (уже из Руссы) в “Р<усский> вестник” всё на сентябрьскую книжку, а у меня и половины не сделано. Я сам теперь сижу и спешу, потому что скоро отсюда выеду и пресеку работу, стало быть, дней на 6. Приеду в Руссу и вместо отдыху сейчас надо садиться. Это не по моим силам и не по моему здоровью. Я пишу туго. А Вы хотите, чтоб я бросил всё и сел за статью в “Гражданин”! Помилуйте. Я к тому же стал теперь писать туго, медленно, мне три строки написать мучение. Нет, не ко времени просьба Ваша, не смогу, ни за что не могу…» (23 авг. /4 сент./ 1879 г.)

Вместе с тем, по письмам же Достоевского можно судить о дружеской близости и степени откровенности между ним и Пуцыковичем: «Письмецо Ваше, за которое весьма благодарю, получил ещё две недели назад и вот до сих пор как-то не собрался ответить, хотя каждый день хотел. Да и теперь напишу лишь две строчки, единственно, чтоб заявить Вам, что Вас люблю и о Вас не забыл иногда думать. Вы спрашиваете: что я не пишу, и почему обо мне не слышно? Но, во-первых, кроме Вас, и написать некому, а про Вас я и не знал (до письма Вашего), где Вы находитесь. <…> Пишете, что убийц Мезенцова (Начальника III отделения, убитого С. М. Степняком-Кравчинским 4 августа 1878 г. — Н. Н.) так и не разыскали и что наверно это нигилятина. Как же иначе? наверно так; но излечатся ли у нас от застоя и от старых рутинных приёмов — вот что скажите! Ваш анекдот о том, как Вы послали Мезенцову анонимное письмо одесских социалистов, грозивших Вам смертию за то, что Вы против социализма пишете, — верх оригинальности. Вам ничего ровно не ответили, и письмо Ваше кануло в вечность — так, так! Кстати, убедятся ли они наконец, сколько в этой нигилятине орудует (по моему наблюдению) жидков, а может, и поляков. Сколько разных жидков было ещё на Казанской площади, затем жидки по одесской истории. Одесса, город жидов, оказывается центром нашего воюющего социализма. В Европе то же явление: жиды страшно участвуют в социализме, а уже о Лассалях, Карлах Марксах и не говорю. И понятно: жиду весь выигрыш от всякого радикального потрясения и переворота в государстве, потому что сам-то он status in statu, составляет свою общину, которая никогда не потрясётся, а лишь выиграет от всякого ослабления всего того, что не жиды. — Статьи нашей печати об убийстве Мезенцова — верх глупости. Это всё статьи либеральных отцов, несогласных с увлечениями своих нигилистов детей, которые дальше их пошли…» (29 авг. 1878 г.)


ПУШКИН Александр Сергеевич (1799—1837), поэт, прозаик, драматург (стихотворения «Зимний вечер», «Во глубине сибирских руд», «К***» /«Я помню чудное мгновенье»/, «Песнь о Вещем Олеге»; поэмы «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник», «Полтава», «Медный всадник»; роман в стихах «Евгений Онегин»; «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», «Пиковая дама»; романы «Дубровский», «Арап Петра Великого», «Капитанская дочка»; «Маленькие трагедии», «Борис Годунов»… И многие, многие другие произведения в стихах и прозе, ставшие вершинными в русской литературе).

А. С. ПушкинВ судьбу Достоевского Пушкин вошёл в самом раннем детстве и — до конца жизни. Пушкин умер у один год с матерью писателя, М. Ф. Достоевской. Младший брат, Андрей, свидетельствовал, что старший братья Фёдор и Михаил «чуть с ума не сходили, услыша об этой смерти». Более того: «Брат Фёдор в разговорах с старшим братом несколько раз повторял, что ежели бы у нас не было семейного траура, то он просил бы позволения носить траур по Пушкине…» [Д. в восп., т. 1, с. 95] Впоследствии имя Пушкина бессчётное количество раз будет повторяться в произведениях Достоевского, его публицистике, письмах, записных тетрадях. На страницах «Времени» он будет горячо полемизировать с «литературными врагами», отстаивая и доказывая народность Пушкина («Ряд статей о русской литературе» и др.), в «Дневнике писателя» Пушкину посвящено немало страниц и здесь же (1877, дек., гл. 2, II. Пушкин, Лермонтов и Некрасов) Достоевский сформулировал-обозначил суть явления «Пушкин»: «Но величие Пушкина, как руководящего гения, состояло именно в том, что он так скоро, и окружённый почти совсем не понимавшими его людьми, нашёл твёрдую дорогу, нашёл великий и вожделенный исход для нас, русских, и указал на него. Этот исход был — народность, преклонение перед правдой народа русского. “Пушкин был явление великое, чрезвычайное”. Пушкин был “не только русский человек, но и первым русским человеком”. Не понимать русскому Пушкина значит не иметь права называться русским. Он понял русский народ и постиг его назначение в такой глубине и в такой обширности, как никогда и никто. Не говорю уже о том, что он, всечеловечностью гения своего и способностью откликаться на все многоразличные духовные стороны европейского человечества и почти перевоплощаться в гении чужих народов и национальностей, засвидетельствовал о всечеловечности и о всеобъемлемости русского духа и тем как бы провозвестил и о будущем предназначении гения России во всем человечестве, как всеединящего, всепримиряющего и всё возрождающего в нём начала…» Этот тезис позже Достоевский разовьёт во всей полноте в своей «Пушкинской речи». И именно речь Достоевского о Пушкине стала апофеозом, вершиной, пиком его прижизненной славы. «Что петербургские успехи мои! Ничто, нуль сравнительно с этим!..»(301, 184), –– справедливо восклицал он в письме к жене вечером того дня (8 июня 1880 г.).

Стоит и сказать, что кончина Достоевского каким-то мистическим образом связана с Пушкиным. Один только раз в последние годы жизни — как раз из-за Пушкинских торжеств в Москве — Достоевский отложил в 1880 г. традиционную поездку в Эмс на лечение и это самым роковым образом сказалось на его судьбе. Брату А. М. Достоевскому он за два месяца до смерти (28 нояб. 1880 г.) писал: «…очень уж тягостно мне с моей анфиземой переживать петербургскую зиму. <…> Дотянуть бы только до весны, и съезжу в Эмс. Тамошнее лечение меня всегда воскрешает…» Не успел. И ещё: 29 января 1881 г. писатель согласился участвовать в традиционный Пушкинском вечере в годовщину смерти поэта и должен был читать его «пророка». Но внезапно Достоевский сам умер, «подгадал» умереть именно в канун кончины Пушкина, когда что душа его непременно находилась на земле. Многие, вероятно, почувствовали-ощутили не случайность такого совпадения. О. Ф. Миллер на этом Пушкинском вечере продекламировал среди прочих стихотворных откликов на смерть Достоевского и строки неизвестного студента: «Вчера, в канун на годовщину / Дня смерти Пушкина, судьба…» [Летопись, т. 3, с. 552]


ПУШКИН Семён Матвеевич, крестьянин, кредитор Достоевского. За неуплату по векселям, в том числе и Пушкину 249 руб., на 6 июня 1865 г. назначалась опись имущества писателя. В связи с этим Достоевский в очередной раз обратился в Литературный фонд (получил 7 июня ссуду в 600 руб.), а чуть позже, 1 июля 1865 г., заключил весьма невыгодный контракт с издателем Ф. Т. Стелловским.

В черновых материалах к «Преступлению и наказанию» хозяин распивочной назван-обозначен как «крестьянин Пушкин» (в окончательном тексте — Душкин). Имя кредитора Пушкина дважды упомянуто и в записных тетрадях писателя.


ПФЕЙФЕР Август Алексеевич, фон (1842—1893), доктор, лечивший Достоевского в последние дни его жизни.


<<< Вокруг Достоевского (Л, М, Н)
Вокруг Достоевского (Р) >>>











© Наседкин Николай Николаевич, 2001


^ Наверх


Написать автору Facebook ВКонтакте Twitter Одноклассники


Рейтинг@Mail.ru