4. Релаксация

Назавтра случился пренеприятный инцидент.

Дарья Николаевна пришла из своего лицея к обеду, когда Алексей Алексеевич ещё только собирался на свидание. Они с Алиной по телефону уговорились встретиться в городском парке у колеса обозрения и поначалу погулять, поесть мороженого, а уж потом пойти и нырнуть в постель. Домашнев, как всегда молча, собрался-оделся, буркнул: «Я в университет…» — и вышел. Для конспирации и на всякий случай поспешил к парку не по прямой, а обходными путями. Прокружил по двум улицам, всё время оглядываясь — хвоста, слава Богу, не было.

Он увидел Алину ещё издали: в её любимых коротких брючках-штанишках чуть ниже колен (никак не мог запомнить — бриджи, что ли?), светлой маечке-топике, не столько скрывающей, сколько подчёркивающей грудь; пупочек всем ветрам и взглядам открыт, против моды — без украшений-висюлек (Алина в этом отношении была реликтом — не курила ни табак, ни травку, тату и пирсинг не носила, матом прилюдно не ругалась; признавала только две поколенческих фишки — пиво любила и пила на ходу прямо из бутылки да жевательную резинку могла перетирать часами, выдувая с причмоком дурацкие пузыри). На лице Алины, как только увидела Домашнева, привычно засветилась размытая, неуверенная улыбка — сама Дымка называла её «лыбой». Он тоже заулыбался, руки начал распахивать — обнять, прижать к себе, поцеловать.

Но вдруг улыбка слетела с её губ, глаза сузились, взгляд скользнул куда-то мимо Алексея Алексеевича, за его плечо. Он, ещё не обернувшись, мгновенно понял: облом! И точно, к ним приближалась размашистым шагом Дарья Николаевна (да как же она выследила?!), лицо её полыхало — хоть прикуривай. Это случилось в первый раз, чтобы она увидела-застала их с Алиной вместе. Домашнев струхнул: ну всё, сейчас жена прямо с ходу вцепится в волосы девчонки и начнётся бесплатный цирк — народу-зрителей в парке, несмотря на будничный день, было предостаточно. Однако ж Дарья Николаевна в метре от них остановилась, словно наткнулась на невидимую стену, протянула руку к Алине, как бы пытаясь схватить за плечо, но лишь неуверенно, как-то нелепо помахала ею в горячем воздухе, то ли грозя, то ли просто жестикулируя, спросила почти в полный голос:

— И не стыдно? Не стыдно, я спрашиваю — вот так свидания устраивать прилюдно?

На них заоборачивались. У Домашнева притиснуло сердце. Но не от этого, не от скандальной позорности ситуации, а от того, что губы Дарьи так жалко, по-детски дрожали и кривились. Он даже испугался, что сам сейчас заплачет от жалости, стиснул зубы, ухватил жёстко, почти грубо упорно молчавшую и всё так же нелепо лыбящуюся Алину за локоть, потащил прочь, к выходу из парка в сторону моста. Через полсотни шагов обернулся — Дарья стояла на том же месте и смотрела им вслед. Алина шла-поспевала за ним молча и покорно.

Только много позже, уже в постели, уже после полного утоления телесного голода, они заговорили об этом, и дело чуть не дошло до ссоры. Алина заявила, что силы её на пределе, что она устала встречаться тайком и чувствовать себя «воровкой», что он должен наконец что-то придумать, что так дальше продолжаться не может…

Еле-еле Алексею Алексеевичу удалось спустить разговор на тормозах, казалось бы, уверить-убедить Дымку не гнать лошадей, потерпеть, как уговаривались, до Рождества…

Они встретились и на следующий день, и совсем по-прежнему, ненасытно, неистово и сладко любили друг друга. Особенно возбуждённой была Алина. Одна из её придумок особенно покорила Домашнева — Алина дополнила-обострила ею, как она сама выражалась, «старую добрую классику»: как только он входил в неё, Дымка тут же проникала язычком в его ухо, в самую глубину и начинала параллельно такое вытворять, что Алексей Алексеевич терял чувство реальности и переставал порой понимать, кто из них «входит», а кто «впускает», кто «любовник», а кто «любовница»… И потом, в минуты релаксации, лезли ему в голову вязкие ненужные мысли насчёт того, что очень уж Алина для своих 20‑ти лет и скромной «чашкинско-сексуальной» практики опытна и раскованна в постели…

Через пять дней после приезда и каждодневных бурных встреч с Алиной Домашнев почувствовал, что если не даст себе (и своему Ваське!) передых — вполне может во время очередного свидания опарафиниться. Да и дел накопилось невпроворот — заседание кафедры надо было готовить, на огород съездить… Договорились с Алиной сделать 13‑го июня «выходной». Тем более, и по календарю это было воскресенье.

Эх, если б знать Алексею Алексеевичу, какой роковой ошибкой это аукнется!

В этот день дома у Алины сломался-отключился телефон (вот и не верь после этого в приметы и знаки судьбы!), так что ни позвонить, ни в Инет выйти так просто она не могла. Но всё же в половине третьего дня прислала Домашневу пространный мэйл с городского Интернет-центра:

domashnev@mail.ru, 13 июня, 14:35 (Да здравствует прогресс!)

Привет, солнышко! Я таки добралась до Инет-центра, о котором ты говорил. А тут всё работает, значит Баранов всё же не лохушник! Я, миленький мой, по тебе соскучилась!

Вчера на заднем стекле автобуса было написано: «Я тебя люблю!» Может, ты видел? А я вот только узрела, когда почти до моей остановки докатила. В продолжение этой темы пишу-кричу — Я ТОЖЕ ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! ОБОЖАЮ! УЖЕ СКУЧАЮ! ЖДУ! ДУМАЮ!

Сегодня дома сидеть не могу — тоска. На брата насела, выпросила мобилу, позвонила Ленке — предложила погулять, она любезно откликнулась и меня спасла от «схождения с ума». Меня будто на необитаемый остров высадили. Без цивилизации — труба! А без тебя и подавно! Но я знаю, что ты тоже сейчас думаешь обо мне и скучаешь!

Пойду сейчас с Ленкой гулять. У нас с ней стрелка в 15:00. Тебе письмо допишу, и к ней. Шрифт здесь жутко маленький, потерпи, моя конфетка! За окном вроде прояснилось, но надеюсь, что ты не поехал на огород (а вдруг ещё зальёт-польёт!).

Как я рада, что ты у меня есть, а я есть у тебя! Помни об этом, когда уж совсем туго будет! Мы — вместе! И это такой подарок судьбы, о каком и мечтать я не думала!

Как там Д. Н. себя ведёт? Мучает? Она когда-нибудь успокоится? Ладно, Бог с ней, Он ей поможет (должен помочь!).

Завтра позвоню, наверное, опять от братка — договоримся о встрече. Положила сегодня ему на счёт деньгу, поэтому он не бурчит. Вот, блин, влетела я на праздники с этим телефоном!

Милый, любимый, котёнок мой, до завтра! Буду думать, мечтать, скучать! Засыпать с мыслью о тебе! И проснусь тоже с ней!

Целую в губки и самые запретные места! Как бы я сейчас хотела тебя обнять крепко-крепко, ну да ладно, может, завтра (дай Бог!) у нас будет ещё один праздник — встреча!

Твоя девочка Аглая.

На следующий день они встретились сразу на квартире. Алина, на удивление, была сдержанна в ласках и о прошедшем воскресенье рассказывать не торопилась. Домашнев знал, что домой она заявилась поздно (раскрыла его ответный мэйл в час ночи), и, когда они нежились уже в традиционной совместной тёплой ванне перед уходом домой, спросил как бы равнодушно:

— Ну что, нагулялась вчера? Отдохнула от меня? Может, с кем познакомилась?

— Перестань! — не глядя ему в глаза, ответила Алина. — Ты же знаешь, я терпеть не могу этих твоих шуточек… Бродили с Ленкой по Набережной, к её знакомым в гости попали — шашлыки, пиво, диски послушали… Нормально всё!

Алексей Алексеевич уточнять детали не стал. Словно предчувствовал.

И как-то так получилось — не виделись после этого почти неделю: дела, что ли, закрутили? Общались изредка по телефону да в Инете. А 20‑го, уже после свидания (было всё о’кей — горячо и сладко!), к её традиционному поздневечернему мэйлу с благодарностью за «чудесный секс» и пожеланиями «жарких» сновидений был прицеплен файл текста под названием «9¹/₂ часов», сопровождаемый странно-неловкими оговорками: «Высылаю тебе свой новый шедевр — теперь в прозе. Не суди строго — это ведь первый блин! Хоккей? Фантазёрка я ещё та! Мне кажется, что я вряд ли вообще когда-то напишу что-либо стоящее и настоящее, произошедшее и прочувствованное в реальности-действительности…»

Когда Алексей Алексеевич взялся читать эту «фантазию», сердце у него тут же, с первых строк-абзацев, притиснуло и давило всё сильнее и тревожнее. Да и то!

9 1/2 часов

Мы были вместе девять с половиной часов. У него была своя жизнь, у меня — своя. Моя подруга Ленка с её новоиспечённым бойфрендом Андреем, я и Николай разделили это странное дачное свидание на четверых.

Как потом выбрались из этой дачи обратно в цивилизацию — история, достойная отдельной поэмы или даже саги. Главное — выбрались. Если пунктирно и точечно, то это происходило так. Редко ходящий в праздничные дни 51‑й автобус, на котором я должна была уехать… Наше с Ленкой удивление, переходящее в страх, когда до нас дошло, что сегодня мы можем не попасть домой, и ещё большее удивление мальчиков, рассчитывающих, видимо, на фантастическую ночь… Какие-то припозднившиеся знакомые-дачники наших кавалеров… И вот нас ждёт машина… Четверо на заднем сидении плюс двое на переднем — итого шесть человек, отправляющихся в двенадцать часов ночи куда-то в неизвестность…

Он всё то время, что мы с ним провели наедине во второй комнатке дачи, держал ладонь на моей груди. Мы лежали на диване, и мой голубоглазый визави всё никак не мог согреть мою грудь… А я лежала и думала, что нынче есть в моей жизни человек, который согревает, умеет согреть мою всегда прохладную грудь. Думала, что уж теперь-то, полгода назад, точно нашла своё второе крыло и наконец-то научилась летать…

Я лежала и смотрела на Николая — мальчика с глубокими голубыми глазами, чувственными пухлыми губами; на мальчика не из моей жизни. Именно это ощущение и радовало, и расстраивало — он не из моей жизни, но наши линии зачем-то пересеклись на плоскости этого дня.

Николай сжимал и гладил мою грудь. И я знала, что это была не страсть и уж тем более не любовь. Это было что-то другое. Спокойствие, особенное умиротворение… Будто меня, точно суровую нитку, просунули в ма-а-алю-ю-юсенькое ушко иголки старой швеи — Судьбы…

Я лежала и думала о невероятной случайности этого свидания. Воскресно-праздничный день по всем определениям начинался отвратно. Вот уже вторые сутки дома не работал телефон, что-то, видимо, произошло на станции. Пластмассовый говорун просто объявил мне и всем домашним бойкот, и квартира осиротела. Выходной день обрёк меня на эту раздражающую тишину.

Если бы не эта кричащая тишина в квартире, я бы сегодня не выпросила у брата сотовый и не назначила бы Ленке встречу. А она, быть может, не позвонила бы Андрею и Николаю, с которыми вчера и познакомилась. А те, в свою очередь, не пригласили бы нас на шашлыки. Вот так разматывая клубок всех этих совпадений и несовпадений, можно связать себе совсем другую жизнь.

В этот вечер, чувствуя Колькину сильную руку на своей груди, я знала, что мы, может, больше никогда не встретимся. За эти часы я узнала о нём много: что ему ещё нет восемнадцати, что у него на рынке своё собственное дело (он развозит по рядам горячий чай-кофе), что мечтает открыть свою собственную торговую точку по продаже сотиков, что он Козерог по знаку Зодиака…

…И почему моя грудь не согревалась?

Колькины глаза играли со мной в прятки, уходили всё время куда-то в потолок, но, когда я всё же улавливала его взгляд, чистые и тёплые глаза смотрели на меня очень нежно и вопросительно. «Я не знаю, почему моя грудь не согревается…», — отвечала я, но не ему, а самой себе, про себя.

Я не любила его, он не любил меня, но нам было так хорошо и уютно друг с другом, будто мы сто лет уже знакомы. Было даже ощущение, что у нас где-то в далёком прошлом уже была совместная жизнь и вот теперь, спустя столько лет, мы снова встретились, ни о чём не спрашивая, просто лежали в постели и мысленно благодарили друг друга за незабываемую прохладу ещё парящей памяти-бабочки.

Моя грудь в его руке, посеянное в черноту небесной выси зерно луны за окном и наше непонятное счастье…

Люди живут своей жизнью — налаженной, с чётким расписанием отправляющихся поездов. И вдруг щёлк — и неожиданная, вроде бы несуществующая остановка. Где ты, с кем ты? Так и сейчас я лежала и знала, что где-то меня ждёт мой любимый человек, и я скоро пойду-полечу к нему навстречу, но сейчас на моей холодной груди — Колькина горячая ладонь, которая меня держит и пока не отпускает. Что-то крепко соединило в этот вечер нас: может, то, что мы были очень похожи, как загнанные толпой в угол одинокие, но счастливые в своей странности котята, может, эта самая луна за окном, которая всегда странным образом распускала мою душу, точно бутон? Не знаю.

Мы были знакомы всего-то несколько часов. Я поначалу не присматривалась к Николаю, разве что сразу отметила: милый, весёлый мальчик, душа компании, но с грустинкой в глазах. Я всегда при новом знакомстве даю людям характеристики и, как правило, редко ошибаюсь в своих прогнозах. Он сам подсел ко мне, взял за руку, потом, улучив момент, приобнял… Николай вдруг оказался мне как-то неожиданно близок. Взгляд его стал по-особенному выразительным, и в его глазах я прочитала, что он хочет быть сейчас со мной. Напоминание о моём кольце на правой руке и о том, что оно собой несёт-знаменует, выстрелило вхолостую, хотя точно в сердце. Так началось наше странное с Николаем сближение…

Уже в машине на пути домой он мне сказал: «Купил бы тебя…» А его глаза уточнили-перевели: «Выкупил бы тебя у судьбы и обстоятельств». Мы сидели в машине, будто мочёные яблоки в банке, как говорится, в тесноте, да не в обиде: прикасаясь друг к другу коленками, локтями, кожей, мои пряди змеились у него на плече — ближе и быть не может. И я думала: «Зачем мне эти испытания?» А его глаза, казалось, всё смеялись: «Я почти купил тебя…» И здесь, в машине, рука его нашла под одеждой мою грудь, трепетно сжала.

Рука была горяча, но грудь почему-то так и не согревалась…

Мальчик, которого я не звала, вошёл в мою жизнь так просто: без стука и спроса. Именно мальчик — почти кукольный. Он был моложе меня на три года, но в тот момент, в машине, время будто приплюсовало мне ещё лет десять. Роли были розданы, и спектакль уже начался.

Мы проводили Ленку домой, оставили её с Андреем и потом поехали с Николаем, тормознув частника, к моему дому. Николай и здесь не отпускал мою грудь. А если бы отпустил, наверное, потерялась бы и эта связь. Повествование нашей с ним сказки не прерывалось, пока я чувствовала его ладонь на своей груди — это было главным условием выживания ситуации, точно она буквально за несколько секунд превратилась в живой организм. Действительно — фантастическая сказка!

Этот мальчик был не для меня, не мне он предназначен! Именно эта мысль бунтовала в моей голове. И я была не для него. Но кому-то было угодно нас столкнуть ради эксперимента. Но он так и не удался: моя грудь не согрелась…

И я знала, что завтра мой любимый и единственный мужчина мгновенно согреет её, едва прикоснувшись своей широкой тёплой ладонью.

И всё же мне было грустно…

Алина ЛАТУНКИНА.

Алексей Алексеевич тут же, прыгающими от нетерпения пальцами, настучал кипящий мэйл: мол, что это такое??!! Ты с ума сошла?! Это что, всё было в действительности?! Зачем ты вообще пошла на эти дурацкие шашлыки??!!

Алина в ответ сухо написала: дескать, так получилось, мол, случай, стечение обстоятельств, да и вообще, не сходи с ума, ничего криминального не было… Да и вообще, это же художественный рассказ, а не репортаж…

«Но ты с ним ГОЛАЯ лежала в постели?!» — не унимался Домашнев.

«Не тупи, Лёша, — урезонивала Алина, — не в постели, а на диване, и совсем не голая: я была в джинсах, только майку и лифчик сняла — жара несусветная, да и в темноте уже… Что в этом такого? На пляже сейчас сплошь и рядом без лифчиков загорают… Перестань тупить!..»

В последующих мэйлах она даже всерьёз сердиться начала: надо же быть таким несовременным, старомодным, СТАРЫМ! Ну потрогал этот Николай её за грудь, обнимал, попытался клеиться… На этом всё и кончилось. Он же, Алексей, знает, что любит она только его!..

Часам к двум ночи кое-как объяснились, притушили конфликт. Домашнев выдохся, решил не усугублять ситуацию, не докапываться до лишних подробностей. Но мутная боль в душе осталась — его особенно встревожил-поразил сам факт рождения-написания «рассказа»: значит, она всю неделю помнила-думала о том суслике, об их встрече, своей грусти по поводу того, что-де «он не для неё предназначен», о его тёплой ладони на груди?..

Назавтра, когда они, как всегда перед походом на квартиру, выбирали-покупали в магазине чего-нибудь к чаю и фрукты, Алексей Алексеевич, к несчастью, заметил, что на одном из прилавков выставлена батарея бутылок шампанского и красочное объявление поясняло-рекламировало: распродажа нового сорта по половинной цене.

— Давай возьмём? — в шутку предложил он. — Сладка халява-то!

Алина неожиданно для него согласно кивнула головой. Ну и ну!

Поначалу всё было прекрасно. Алексей Алексеевич остудил праздничное вино под струёй ледяной воды, накрыл в комнате стол, разлил пузырящуюся сладость по бокалам, они чокнулись, выпили для веселья на брудершафт, жарко поцеловались. От давно позабытого вкуса шампанского, от его хмельного нажима Домашнев тут же поплыл, раздухарился. Чуть позже, в постели, и вовсе был неутомим и несдержан… Алина тоже и веселилась, и отдавалась ему от души, от вина и ласк сама запьянела…

Но как-то вдруг веселье сошло на нет, начался-пошёл разговор о ТЕХ шашлыках, чужих дачах, холодной груди, творческой фантазии… Расстались прохладно.

Дальше, в последующие дни, видимо, были новые выяснения-разборки, ссоры-скандалы — это Домашнев вспоминал впоследствии с трудом, смутно, сквозь похмельную муть-пелену. Увы, совсем нечаянно, неожиданно и незаметно для себя он соскользнул в банальный запой. Совсем как раньше. И совсем как раньше, в соответствии с загульным сценарием, наступили дни, когда Алексей Алексеевич заперся в своей комнате, обесточил компьютер, отключил телефон и практически прервал напрочь все и всяческие связи с внешним миром, со всякими теперь не нужными ему, хотя и любимыми горячо людьми, которые шляются по чужим дачам и позволяют лапать себя за грудь, а то и чего больше… Выходил он только по утрам — опохмелиться, снять новую порцию денег с книжки да затовариться спиртным на очередные сутки. Жена в первые дни по привычке пыталась скандалить-урезонивать, потом по былой привычке же объявила полный бойкот.

Алина веселилась-оттягивалась девять с половиной часов, Домашневу понадобилось две с половиной недели… Где бы это нового Феллини или, на худой конец, Залмана Кинга отыскать да изобразить всё это в кинокрасках!

Когда он очнулся и вышел в Инет, там в ящике ждали его несколько мэйлов от Алины, читать которые было тоскливо, из которых он понял, что пьяный и звонил ей, и даже назначал свидания:

Седьмого июля они встретились. Был юбилей — ровно полгода их с Алиной СОВМЕСТНОЙ жизни, их любви. Алексей Алексеевич почти полностью очнулся, пришёл в себя — был брит, причёсан, в светлой рубашке и отглаженных брюках. Свидание устроили поначалу в их любимом кафе «Пик». Домашнев заказал бутылку белого вина «Поцелуй любви». Алина не возразила. Выпили, поели. Говорили сдержанно, но ласково, каждый — с чувством вины. Соскучились друг по другу страшно.

Позже, в постели, они никак не могли насытиться друг другом. По сути не разжимали объятия, не разъединялись, не отодвигались друг от друга и час, и два… Очнулись уже в полной темноте. Домашнев отодвинулся-отпал наконец от тела любимой женщины, устало потянулся. В голове переливались, словно вода на речном перекате, светлые мысли: «Ну вот, всё тип-топ! Это ли не счастье? Хватит глупить! Пить завязываю… Больше никаких ссор-недоразумений…» Вдруг мысли сделали зигзаг: «А чего нам годовщины ждать? Надо сейчас, завтра же съехаться-сойтись и жить вместе… Уж сильнее мы любить друг друга вряд ли будем — куда уж! Всё, сейчас сделаю официальное предложение!»

Алексей Алексеевич дотянулся в темноте, включил на столе лампу, привстал на локте, дабы заглянуть Алине в глаза. Глаза её были мокрыми от слёз. Лицо кривилось от неподдельного горя.

— Что? Что случилось? Ты чего?! — ошалел он.

Алина закрыла ладонью глаза, глухо, сквозь всхлипы выдавила.

— Лёш, прости, это — наша последняя встреча!

Домашнев только рассмеялся.

На обратном пути зашёл в кафе, добавил стопку водки (в самый последний раз!), пришёл домой насвистывая. Продолжая насвистывать, включил компьютер, вышел в Инет, получил-открыл мэйл от Дымки, который она отправила, оказывается, перед самым свиданием:

domashnev@mail.ru, 7 июля, 14:56 (Всё, что думаю.)

Лёша! Пишу сейчас тебе из инет-центра — заскочила перед нашей с тобой ПОСЛЕДНЕЙ встречей.

Всё, что происходит сейчас между нами, увы, закономерно!

Ты — лучший!

Но — я не могу видеть тебя пьяным! Я этого с Чашкиным натерпелась. Лёша! Лёшенька! Ради Бога, брось пить!!! Послушай меня, я боюсь, переживаю, мучаюсь, страдаю так, как ты себе даже не представляешь!

Мне так горько — ты ушёл в запой и тем самым меня БРОСИЛ, ПРЕДАЛ: ты не представляешь, как они все на меня в эти дни набросились (и предки мои, и Д. Н. твоя, и прочие «заинтересованные» люди)… Я не хочу больше такого терпеть! Мне это НЕКОМФОРТНО!

Будь счастлив!

Я всегда думаю о тебе! Лёшенька, не делай глупости, прошу тебя — не возненавидь меня! Я очень хочу видеть тебя на факультете — родного и близкого человечка, общаться с тобой! Хорошо? Ты — мой самый ЛЮБИМЫЙ человек и профессор-учитель, и писатель! Обязательно напиши про НАС роман!!! Только ты это сможешь! Используй наши мэйлы, я тебе доверяю! Звони, пиши. Можно, я буду иногда заходить к тебе в кабинет и ты меня будешь угощать чаем? Я всегда буду ждать твоих звонков и мэйлов!!!

<И… люби меня… люби…

Прощай!!!

Алина.